Крутая волна

— Пятеро удрали, убегут и остальные!

Антонов старался успокоить толпу. Его тоже почти не слушали. Тут неожиданно вмешался солдат в рваной папахе, по фамилии Третьяков, которого Шумов взял в конвой.

— Чего орете? — напустился он на обступивших их людей. — Порядку не знаете? Мы их черт- те где отыскали, а вы — прико — о-ончить! Ишь какие умные выискались!

— А где вы их нашли? — миролюбиво спросил кто‑то.

— Да в самой середке дворца.

— В нас тут юнкера стреляли, а они там небось коньячок попивали, — сказал пожилой солдат. — Да еще, поди, с бабами!

— Будя болтать‑то! Ничего этого не было! — закричал на него Третьяков. И, приглядевшись к солдату, добавил: — Чегой‑то у тебя у самого нос красный? С самогону али баба по носу треснула?

Вокруг засмеялись. Обстановка как будто опять разрядилась, и Гордей поспешил двинуть процессию вперед. Однако толпа не ртставала, и кто‑то даже ухитрился дать по затылку министру путей сообщения Ливеровскому. Тот возмутился:

— Я же арестованный! А бить арестованных нельзя. Это некультурно!

Ему тут же отпарировали:

— А вшей в окопах кормить — это культурно? Вот и покормил бы сам!

И хотя больше никого из министров не трогали, теперь они предпочитали не отставать и держались поближе к конвойным.

Малянтович снова попросил:

— Позвольте, я опять за ваш кушак возьмусь.

Так, ухватившись за поясной ремень Шумова, он и шел до самого Троицкого моста.

Едва вошли на мост, как с другой стороны на него въехал броневик и начал строчить из пулемета.

— Ложись! — крикнул Третьяков, и все бросились наземь.

А пулемет все строчил и строчил. Третьяков и Демин, укрывшись за массивной тушей Терещенко, как за бруствером, начали стрелять по броневику. Щелкнуло еще несколько выстрелов. От Петропавловской крепости тоже донеслись ружейные залпы, наверное, стреляли красногвардейцы.

— Это же недоразумение! — сказал Антонов, встал и пошел навстречу броневику.

— Куда? Убьют! — кричали ему.

Но он никого не слушал, шел вперед и размахивал руками:

— Стойте! Свои!

Пулемет умолк. Антонов подошел к броневику, в нем открылась дверца, высунулся шофер. Тут подскочили остальные, начали костерить шофера в бога и в душу. Гордей поспешно восстанавливал строй, Третьяков и Демин помогали перепуганному насмерть Терещенко подняться. Кажется, никто не был ранен.

У ворот Петропавловской крепости стоял ав томобиль с отбившимися пятью министрами. Как они здесь оказались, Гордей не мог понять.

Арестованных провели в крепостной гарнизонный клуб. Это было узкое и низкое помещение с окнами по левой от входа стене. Вдоль этой стены помещались в один ряд садовые скамейки. В глубине был сделан невысокий помост, на нем стоял стол с керосиновой лампой. За столом уже сидел Антонов — Овсеенко и что‑то писал. Шумов стал рассаживать министров по скамейкам — по три человека на каждую.

Малянтович все еще старался держаться поближе к Гордею. На передней скамейке развалился Терещенко и сразу же закурил. Третьяков спросил:

— Раз они курят, значит, и нам можно?

— Кури.

Свернув козью ножку и засыпав ее табаком из зеленого кисета, солдат предложил кисет Ма- лянтовичу. Тот поблагодарил, но отказался.

— Вы, извиняюсь, кем состояли при Керенском- то? — спросил Третьяков, засовывая кисет в карман.

— Министром юстиции.

— Прокурор, стало быть?

— Нет, не прокурор. В юстицию входят не только государственные обвинители, но и суд, и адвокаты. Я, например, адвокат, то есть защитник, — вежливо пояснил Малянтович.

— Нешто и большевиков защищал? — с ехидцей спросил Третьяков.

Ответить Малянтович не успел: на помост вскочил солдат и доложил Антонову:

— Тут трех юнкеров привели. С перепугу они в наш броневик забрались и все время, пока брали Зимний, просидели в нем. Так что с ними делать?

— А вы как думаете? — спросил Антонов.

— Судить надо бы.

— За что? Мы должны быть великодушны, не надо мстить всем. Снимите с них погоны и отпустите. Как, товарищи? — спросил Антонов, обращаясь к матросам.

— Пускай идут! — дружно поддержали те.

Только сейчас Гордей вспомнил о запертых в подвале юнкерах. «Их тоже надо бы выпустить. А может, уже и выпустил кто, если не сбежали сами».

— Так и решим, — сказал Антонов. — Пока отпустим, а там видно будет. Может быть, на фронт пошлем.

— Как на фронт? — спросил Терещенко. — Вы же против войны выступали. А теперь что, сами ее продолжать будете?

— А вы бы хотели, чтобы мы так сразу кинули фронт и отдали Россию немцам? — спросил Гордей.

Терещенко грозно повернулся к нему, выпустил струйку дыма и насмешливо спросил:

— В таком случае за что же нас арестовали? Мы ведь тоже хотели вести войну до победного конца и не отдавать Россию немцам.

Теперь все министры смотрели на Шумова с любопытством, ждали, что он ответит.

— Война войне — рознь. Теперь мы будем защищать свое, социалистическое отечество.

— Это вы не свои слова говорите, — опять усмехнулся Терещенко. — Что‑то подобное говорили не то Ленин, не то Маркс. Может, вы и Маркса читали?

— Приходилось.

Терещенко удивленно вскинул брови:

— Интересно, а что думаете лично вы?

— А вот так и думаю. Да, мы наконец обрели отечество…