Крутоярск второй

«В редколлегию стенной газеты «Тяговик» поступают сигналы о низком качестве промывочного ремонта паровозов. Например…»

Едва наткнувшись на слово «промывочного», Федор Гаврилович вспыхнул. Тотчас же пришел на ум разговор с Добрыниным — единственный, короткий, но памятный, оставшийся в душе как заноза.

Это было вскоре после вступления Таврового в его нынешнюю должность. Просматривая вместе с Соболем списки работников депо, Федор Гаврилович установил, что знаменитый М. Х. Добрынин, редактор ежедневной деповской стенгазеты, по производственной линии фактически не подчинен никому из мастеров и числится в самостоятельной и весьма неопределенной должности слесаря по ремонту оборудования.

— Какого оборудования? Где? — возмутился Федор Гаврилович, а сам невольно вспомнил при этом о дерзкой карикатуре, появившейся в депо после инцидента в Затонье, и о всей той вызывающе открытой агитации за «миллионные рейсы», которую сразу же, в пику ему, Тавровому, повела стенная газета. — Бесконтрольность! Синекура! Числится слесарем по ремонту оборудования, а сам небось дни напролет карикатурки рисует, статейки строчит. Вот что, Игорь Александрович, переводите-ка его в какой-нибудь цех, на конкретное дело, чтобы непосредственно спросить можно было.

— Куда, например?

Тавровый нагнулся к спискам.

— Да вот хотя бы в арматурный.

На другой день Добрынин сам явился в кабинет к Тавровому.

— На каком основании вы перевели меня в арматурщики?

Глядя прямо в глаза Тавровому, он деловито вытирал ветошью свои большие хваткие руки и вообще держался так, как если бы находился не в кабинете начальника депо, а в какой-нибудь конторке мастера.

Как всегда в моменты раздраженности, Федор Гаврилович наклонил по-бычиному голову.

— Перевел куда нужно.

— Куда нужно? Хм… Я что-то не нахожу.

Федор Гаврилович еще круче, злее наклонил голову.

— Кроме ваших собственных интересов существуют интересы депо.

— Интересы депо? Как раз в интересах депо оставить меня на прежней работе.

— Какое самомнение!

— Самомнение? Нет, не самомнение.

— А что?

— Что? Во-первых, у меня полно невыполненных нарядов. Начато и не докончено…

— Докончат другие.

— Другие? Вы думаете, так будет лучше для депо?

— Послушайте, вы что, учить меня пришли?

Добрынин снова дернул плечами, но, так ничего и не сказав, повернулся вдруг и пошел к двери. Взявшись за ручку, остановился. Сутуловатая, рукастая фигура его застыла в несвойственной ей неподвижности.

Наступила долгая пауза. На лице Добрынина можно было, как в открытой книге, читать все перипетии его внутренней борьбы. Наконец он произнес тоном настойчивого увещевания:

— Закрепите меня хотя бы на промывке. Ведь Булатника-то забрали оттуда. Поймите, это очень важно. Я много лет…

Возможно, если бы слесарь произнес это просительно и робко, Федор Гаврилович посчитался бы с его словами. Но Добрынин менее всего походил на просителя, и Федор Гаврилович, взвинченный всем предыдущим, не выдержал, сорвался.

— Опять меня учите! — рявкнул он. — Я с этой вашей анархией покончу. Понятно? Я вам не Лихошерстнов. Понятно?

— Понятно… Понятно, что вы не Лихошерстнов.

Добрынин толкнул дверь.

Сейчас, замерев у стенной газеты и читая заметку на третьем столбце, Федор Гаврилович восклицал мысленно: «Ах прохвост! Ах негодяй! Счеты сводит! Газету использует! Ах негодяй…» Каждое замечание автора заметки он воспринимал лишь как новое подтверждение злопамятности и злонамеренности Добрынина. Федор Гаврилович пробегал глазами убористо напечатанные фиолетовые строчки, а в душе его шел примерно следующий возбужденный разговор: «Плохо на промывке? Еще бы — отчего же будет хорошо, если вам, товарищ Добрынин, не удалось непосредственно самому туда устроиться… Ослаблен контроль за содержанием паровозных котлов? Ну конечно, при Лихом был контроль, а при Тавровом его нет… Неудовлетворительно ремонтируются паровозы перед отправкой в запас? А как же — Соболя участок. Разве можно написать заметку о ремонте и не лягнуть лишний раз Соболя!..»

Статья заканчивалась дерзкими, хотя и стереотипными словами: «Куда смотрит руководство депо?!»

«Это уж не демократия, а черт знает что! — возмущался Тавровый. — А все Лихой! Он распустил. Его наследство». Федор Гаврилович расстроился еще сильнее, когда на ум пришли другие неприятности и треволнения последних дней.

Да, Крутоярск-второй пока мало походил на ту счастливую обетованную землю, которая владела воображением Федора Гавриловича, когда он столь изобретательно и упорно добивался поста начальника депо.

Куда ни кинь — всюду клин.