Крутые горки XXI века: Постмодернизация и проблемы России

Однако мы не будем говорить о модернизации в бытовом смысле. Социальные науки используют данное слово совсем по-другому. После Второй мировой войны, когда стартовал процесс образования множества новых государств на месте былых колониальных империй, ученые заинтересовались тем, что этим странам следует сделать для преодоления пропасти, отделяющей их от развитого мира. Иными словами, что нужно сделать традиционному миру для превращения в мир современный. В итоге под словом «модернизация» в науке стали понимать большой комплекс преобразований, который должен быть так или иначе осуществлен для формирования эффективно работающей экономики, устойчивой политической системы и — самое главное — человека, способного спокойно адаптироваться к происходящим в обществе переменам [Eisenstadt 1973; Lerner, Coleman, Dore 1968; Парсонс 1997; Травин, Маргания 2004].

Впрочем, наверное, нельзя говорить о модернизации только применительно к постколониальному миру. Ведь те страны, которые сегодня являются развитыми, тоже проходили в свое время долгий путь преобразований. Они не зародились в том виде, в каком существуют сейчас, и тоже реагировали на какие-то импульсы, заставляющие их отказываться от старины и продвигаться вперед. Эти страны также осуществляли трудные реформы в экономической, политической и социальной сферах. Таким образом, модернизация — это длительный переход от традиционного общества к современному, который необходимо рано или поздно осуществлять самым разным государствам мира.

Здесь, правда, возникает вопрос: нужно ли использовать слово «модернизация», если у нас есть простое и понятное слово «реформы»? Думается, что без двух дополняющих друг друга терминов не обойтись. Модернизация — значительно более сложное явление, чем реформа.

Модернизация — это длительный переход от традиционного общества к современному, который необходимо рано или поздно осуществлять самым разным государствам мира.

Традиционный человек и современный совершенно по-разному подходят к миру. «Там, где традиционный человек отвергает всякие инновации, говоря, “Так быть не может”, представитель современного Запада, скорее, спросит: “А не сделать ли это?” — и проложит новый путь без лишней суеты» [Lerner 1958: 48-49]. Если же этот решительный представитель современного Запада явится к традиционному человеку, чтобы проводить реформы, бедняга растеряется, перепугается и, возможно, не сумеет адаптироваться даже к самым разумным преобразованиям.

Глядя из XXI века на долгий путь человечества от традиционного общества к современному, нам часто трудно бывает даже понять, что сковывает «дикаря». Ведь мы уже знаем, как изменилась жизнь, как возросла производительность труда и как увеличился благодаря этому комфорт проживания. Нам трудно «влезть в шкуру» человека, который ничего этого не знает и в принципе не может понять, зачем следует менять устоявшуюся жизнь.

Например, в традиционном обществе обычно много выходных и праздников, то есть человек трудится лишь в той мере, в какой ему необходимо обеспечить привычный минимум потребительских благ. Ему довольно сложно понять, зачем надо трудиться больше, если у него уже «все есть».

Характеризуя менталитет старого русского крестьянства, известный петербургский историк Борис Миронов отмечал: «Счастье, или, как сказал бы современный человек, жизненный успех, по мнению крестьян, состояло в том, чтобы прожить жизнь, умеренно трудясь, здоровым, в скромном достатке, обязательно в соответствии с обычаями и традициями, завещанными от предков, по правде и по совести, чтобы иметь большую семью и много детей, пользоваться уважением односельчан, не совершить много грехов, по возможности не уезжать из своей деревни и умереть на родине в кругу близких и друзей, успев покаяться перед священником в совершенных прегрешениях» [Миронов 2003, т. 1: 327]. А вот свидетельство из Англии 1835 года, показывающее, что «трудолюбивый» англичанин был для промышленности ничем не лучше «ленивого» русского: «...людей, миновавших период полового созревания и занимавшихся раньше сельскохозяйственным трудом или каким-то ремеслом, почти невозможно превратить в полезные производству рабочие руки» [Тоффлер 1999: 65].

Тот, кто захочет модернизировать сложившуюся жизнь, должен будет, скорее всего, много трудиться, подрывать здоровье, порой даже грешить и поступать против совести (например, эксплуатируя соседа), теряя при этом уважение своих односельчан. Велика ли в такой ситуации вероятность, что вся деревня быстро и энергично двинется к «светлому будущему», махнув рукой на привычки и соблазнившись неясными перспективами? Нам ведь и сегодня (в современном обществе) довольно трудно соблазниться вполне ясными перспективами, отказываясь ради этого от привычных соблазнов.