Крутые-крутые игрушки для крутых-крутых мальчиков

— Приговор суда, надо же, приговор суда! — Жирдяй выхватил конверт и, прежде чем Дэнни смог что-то возразить, вскрыл его, вытряхнул содержимое на койку и, внимательно проглядывая, стал сортировать бумаги. — Смотри, вот твои первые показания, вот — отчет полицейских, отчет психиатра и всякая ерунда, а вот — бинго! — Он держал в испачканной шоколадом руке небольшой конверт желтого цвета, из которого вытащил пачку фотографий. Изучив их и разложив на одеяле, Жирдяй снова заговорил: - Вот одно твое фото, и еще одно... ах, какая прелесть - место преступления, это стоит несколько шиллингов, а в интерьере — на пару шиллингов дороже; ну, а здесь уже реальные деньги: жертва на месте преступления — одна, две, три, четыре фотографии. Уф! Как же его изуродовали! Удачные ракурсы, к тому же фотки глянцевые, и старый снимок жертвы, ах-ах-ах! Неужели всеми любимая «История игрушек»?!

— Дай сюда! — Дэнни выхватил фотографию у Жирдяя, потом забрал и остальные. Он начал заталкивать их обратно в конверт, истерически крича: — У тебя совсем крыша поехала! Мудак долбанный! Вот так ты зарабатываешь, да?

Жирдяй отскочил - его новый сокамерник, возможно, выглядел хилым и подавленным, но лучше не нарываться. Дэнни говорил со злостью:

— Значит, ты продаешь это дерьмо, я прав? Твою мать, вот это? Ты продаешь это дерьмо заключенным «особой категории»? Ну и мразь! Не могу поверить. Мать твою!

— Адрес сучонка. — Жирдяй был невозмутим.

— Что?!

— Адрес. Один любитель мальчиков хорошо заплатит за адрес твоего ангелочка с «Историей игрушек» на груди. Контингент «особого» крыла хлебом не корми — дай только поглумиться над кем-нибудь. Они записывают все на пленку и отсылают семейству жертвы. Увесистый удар под дых. Ты можешь сделать иначе, братан, — пустить в ход весь комплект: адрес, снимки и прочее. Учитывая твою репутацию, половина уйдет на то, чтобы тебе самому избавиться от издевательств, потом получишь немного прибыли и неплохую рекламу. А взамен — пару затяжек или коричневый порошок, я даже могу достать тебе крэк, если ты любитель этого, так говорят? Короче, захочешь договориться с Уоллером — я твой человек. Я в этом — некоронованный король.

Дэнни закончил возиться с конвертом и стоял, держа его в руке, а потом сделал два шага в конец камеры. Там, в стене, на самом верху находилось маленькое квадратное окошко, закрытое тяжелой решеткой. Дэнни, подпрыгнув, уцепился за прутья решетки и висел так некоторое время, ощущая сильный приступ тошноты, которая, поднимаясь из желудка, переполняла его мозг, скручивая его тело. Он склонился над сливом в углу и не столько блевал туда, сколько исходил слюной. Боже! Дэнни знал, что столкнется в тюрьме с теми, к кому испытывает отвращение, с мужчинами, которые творят чудовищные мерзости, но паразитизм Жирдяя на извращенных желаниях педофилов был еще хуже. Кто мог подумать, что его запрут в камеру на многие часы, дни, месяцы и годы с конченым человеком, который снова, пока Дэнни висел на решетке, толстым пальцем поглаживал свою «омегу» на затылке. Они будут рядом спать и гадить на расстоянии в дюйм друг от друга, их дыхание, выходящие из них газы и даже мысли будут все время смешиваться. Тошнота подступила к горлу и выплеснулась наружу. С внешней стороны камеры послышались кашель и скрежет ботинок. Там стоял тюремщик, который сопровождал Дэнни к крылу. Он щелкнул пятками, вытер усы тыльной стороной ладони и произнес нараспев:

— Заключенный семь-девять-восемь-девять-четы- ре-три-восемь, О’Тул — к начальнику тюрьмы.

— О’Тул! Ха-ха-ха! О’Тул — дерьмо, как и его стул. — Это было неизбежно. Жирдяй не мог упустить столь удобный случай для демонстрации своего остроумия. — О’Тул! Одного анализа кала недостаточно, нужно быть скунсом, чтобы оправдывать статус заключенного «особой категории», хотя, если судить по деловой хватке, ты просто обычный сосунок...

— Заткнись, Денвер, — рявкнул тюремщик на Жир- дяя; потом кивком указал Дэнни на дверь.

Дэнни спрыгнул на пол, вытер рот и поплелся из камеры. Перед тем как пойти вслед за охранником, он заглянул обратно в камеру и пропел весьма мелодичным фальцетом: «Ты наполнил меня мраком ночи, как чащу лесную, / Погрузил в океан — в нем навеки усну я», — и затем ушел, лишив человека-омегу последнего слова.

Тюремщик вел Дэнни по узкому железному мостику к лестнице; одна пара ног стучала ботинками власти, другая была еле слышна в звенящей тишине «особого» крыла. Слева, двадцатью футами ниже, располагался первый этаж крыла «Ф», который был почти пуст, в силу чего требовал к себе меньше всего внимания. Летучие мыши облепили стол для пинг-понга, на бильярдном столе лежали истерзанные шары. Справа на двери каждой камеры красовалась виньетка с изображением заключенного «особой категории» в разных ситуациях: вот он стоит, вот сидит, вот пишет, а вот одержимо чистит зубы. Шаги Дэнни и охранника звучали гулким зловещим саунд-треком к какому-нибудь представлению черной магии или рождественскому шабашу Антихриста.

На лестнице, окрашенной в серый цвет, Дэнни прочистил горло и хрипло сказал: