Крутые мужики на дороге не валяются

Бонни Мэйлер со вздохом в который раз советовала мне развеяться. Я не понимала, зачем это нужно. Мне нравилось грустить, оплакивать свою горькую участь и мрачно констатировать, что на моем горизонте появился крепкий орешек.

Крутой мужик.

При этой мысли воздух в легких внезапно разрежался, и ледяной клинок вонзался в самое нутро. Я захлебывалась в рыданиях, орошая слезами зеленую блузку, на которой немедленно проступали пятна. При виде этих пятен я принималась рыдать еще энергичнее: надо же, блузка безнадежно испорчена, а мне так и не довелось испытать ее в деле.

Чертовка замолчала. Пресытилась. После той ночи в отеле она больше не выходила на связь. Я трусливо радовалась. Хорошо, что она оставила меня в покое, теперь можно полностью погрузиться в свое горе. С-леденцом тоже не возникала, просто смотрела и молчала. Лишь Кретинка по-прежнему сопровождала меня при каждом выходе на люди и тарахтела без умолку. Меня это не слишком смущало, разве что иногда, когда она несла явную чушь. Ее болтовня служила спасительным щитом, за которым я могла неспешно смаковать свои печали.

Я была спокойна.

Но ничего не менялось.

А я все ждала.

Ждала.

Я писала братику Тото, спрашивала, как поживает его бородавка. Писала подруге Тютельке, сообщала, что мне очень хочется снова поговорить с ней по душам, и в который раз просила ее руки. Я интересовалась, как поживает собака Кид, и что у него с катарактой, и как у него с аппетитом, и ладит ли он с кошачьей троицей. Я рассказывала ей про Алана, жаловалась на свою тяжкую долю. Тютелька отвечала, что мне следует изливать свою печаль в письмах, именно так Херберт Селби-младший приобщился к литературному творчеству. «Вдруг тебе это тоже поможет, — лукаво заключала она. — По крайней мере отвлечешься».

Я марала страницу за страницей в надежде снова войти во вкус и доводя себя до полного изнеможения. В результате я даже перестала читать написанное, просто сразу выбрасывала. Или сжигала над раковиной в кухне. «Писатель гребаный!» — однажды провозгласила я, но, как ни странно, эта формулировка придала мне сил: пусть я «гребаный», но все-таки «писатель»… Устав от литературных трудов, я направлялась к юкке, цедя сквозь зубы: вот, мне не пишется, но кого это волнует? Никого. Ровным счетом никого. Я превращаюсь в графоманку, а всем наплевать. И что теперь делать?

В собственных глазах я теперь значила немного.

Я напоминала себе Иова, который покорно голодал, стоя на своем коврике и позволяя червям грызть себя заживо. Бог поставил меня в угол, покарал за то, что я его не почитаю.

Питалась я и вправду кое-как. Покупала плавленые сырки, фруктовые салаты в прозрачной упаковке с двумя аппетитными клубничками сверху и безвкусными ломтями дыни внизу, обезжиренные йогурты и мороженое в шоколаде. Я вообще потеряла интерес к собственному организму.

Бонни Мэйлер ходила вокруг меня кругами, повторяя, что так жить нельзя, что необходимо сделать усилие над собой. Я не пыталась с ней спорить. Главное, чтобы она не лезла ко мне с утешениями, от этого моя депрессия только усиливалась.

Я ждала.

Ждала.

Однажды вечером Бонни приходит в голову блестящая идея: а не пойти ли нам вместе в клуб «Эрия»? Одно рекламное агентство закатывает грандиозный праздник для своих клиентов. Что я на это скажу?

Честно говоря, мне до фонаря. Я жду звонка. К тому же скоро начнутся местные новости, и мне не терпится узнать, какие новые разрушения повлекли за собой холода: хочется лишний раз убедиться, что в этом мире есть люди, еще более несчастные, чем я. Однако Бонни Мэйлер голыми руками не возьмешь. Она зарабатывает себе на жизнь красноречием. Мой отказ ее не слишком огорчает, и, не обращая внимания на мои доводы, она как ни в чем не бывало интересуется, что я надену. Я сразу охлаждаю ее пыл. Если уж я пойду, а это еще бабушка надвое сказала, то обмотаюсь шарфом на манер мини-юбки и дело с концом. Выпендриваться я не намерена. Или я иду в шарфе, или она идет без меня.

Во взгляде Бонни читается ужас. Похоже, она уже не рада, что пригласила меня на праздник, выводить меня в свет в таком виде не имеет смысла. Она колеблется, но виду не подает. С деланым спокойствием спрашивает:

— И все?

— Нет, — отвечаю я. — Еще я надену шерстяные колготки, зеленую блузку, широкий ремень и туфли без каблуков.

Бонни в отчаянии.

— Ну почему? — вздыхает она.

— А мне так больше нравится. Так мне комфортнее. С какой стати я буду косить под секс-бомбу? Ради этих зануд рекламщиков?