Крутые повороты

Человек, о котором его современник уверенно сказал: «авантюрист» и прибавил еще: «милостью божьей», человек, который сам о себе писал как о дерзком и вдохновенном, этаком сорвиголове, с каждым новым известным нам фактом, с каждым новым событием, публичным своим выступлением и воспоминанием рисуется нам, наоборот, все более законченным реалистом: трезвым, осмотрительным, рассудительным, осторожным, практичным…

В чем же тут дело?

Некогда ошибся автор предисловия?

Или — вдруг, за несколько лет — настолько переменился Юрий Владимирович?

Нам с вами даны документы и факты, нам остается только их изучать, сопоставлять, анализировать, делать выводы…

И с выводами этими не торопиться…

Отодвинув стул, поднялся председательствующий.

Все умолкли.

— Железные дороги республики, — хриплым, простуженным голосом сказал председательствующий, — имеют сегодня дров на тридцать восемь дней работы, нефти на тридцать и угля на девять… — Он сделал паузу. На всей сети дорог есть в наличии 18 451 паровоз, из них — 11 159 больных и охлажденных. Да и понятие «здоровый паровоз» сейчас не то, что прежде. «Здоровый паровоз» — не такой, на котором можно ездить, а такой, на котором на сей раз с грехом можно доехать… О выпуске новых паровозов я и не говорю, Россия его практически давным-давно лишена… В 1913 году на заводах России было изготовлено 609 паровозов, в 1917-м — 40, в нынешнем, 1920-м — 89… И все! Полотно дорог устарело и разрушено…

Он обернулся к Ломоносову, почти грубо спросил его:

— О чем вы сейчас говорите, профессор? — Мельком взглянул на Гаккеля. — И вы, товарищ инженер? Лучшие умы Европы не знают сегодня, как подступиться к локомотиву с двигателем Дизеля. Не торопятся, выжидают… А вы хотите, чтобы за него взялись мы, не имеющие ни хлеба, ни металла, ни топлива? Голодные и раздетые? Вы спор тут затеяли: в Германии строить, в России? Быстроходный или небыстроходный?.. Что строить? Журавля в небе?

Он сказал резко:

— Такую авантюру не простят нам наши дети… Английские парламентарии, боявшиеся когда-то нового паровоза, находились в условиях, во сто крат лучших, чем сегодня мы… Они тревожились за британских коров, а мы не можем себе позволить даже этого: коровы в России дохнут от бескормицы.

Председательствующий замолчал. Уставился в зеленое сукно на столе.

В комнате сделалось совершенно тихо.

— Поверьте, товарищи, — сказал председательствующий, — противников технической революции среди нас нет. Ни одного. Но людей легкомысленных, безответственных среди нас тоже, надеюсь, нет. — Он обвел комнату глазами. — Какие будут соображения у членов коллегии Наркомпути?

Встал начальник Главного управления путей сообщения Борисов. Сказал сложно, витиевато:

— Несомненно, применение локомотивов с двигателем внутреннего сгорания составляет неотъемлемую задачу. Но в нынешних условиях придется ее отложить. Вероятно, такие локомотивы не скоро еще поступят в повседневное обращение на железнодорожное полотно социалистической республики…

— Голосуем, — сказал председатель.

Коллегия Наркомпути единогласно проголосовала против принятия любых предложений о постройке в настоящее время железнодорожного локомотива с нефтяным двигателем Рудольфа Дизеля.

Ломоносов и Гаккель вместе вышли из зала.

Спустились вниз.

На улице было жарко, пыльно.

Рядом по булыжнику грохотала телега.

Обождав, пока утихнет стук колес, Ломоносов спросил:

— Простите, не тот ли вы Гаккель, зять писателя Глеба Ивановича Успенского?

— Тот самый, — сказал Гаккель.

— Припоминаю, — сказал Ломоносов. — Лет десять назад о вас немало писали газеты.

Гаккель кивнул равнодушно:

— Да, писали.

Они помолчали.

— Если не ошибаюсь, — спросил Ломоносов, — вы никогда прежде не занимались железнодорожным транспортом?

Юрий Владимирович старался вспомнить сейчас, что же именно десять лет назад заставило газеты заговорить о Гаккеле… Кажется, упоминалось, что он строил на реке Лене гидроэлектростанцию, увлекался золотоискательством, пускал первый петербургский трамвай, разорился на отечественных аэропланах… Именно это, кажется, и сделалось поводом той самой газетной шумихи…

— Совершенно верно, — сказал Гаккель. — Железнодорожным транспортом я прежде никогда не занимался.

Они молча прошли несколько шагов.

— Простите, тогда не понимаю, — сказал Ломоносов. — С чем связано ваше присутствие на коллегии Наркомпути? Какое отношение вы имеете к локомотивам?

Они остановились у перекрестка, пропуская извозчичью пролетку.

— Видите ли, — сказал Гаккель, — две недели назад я представил в Наркомпуть свои проект тепловоза.

— Вы?

— Да, — сказал Гаккель.

Ломоносов шел медленно, тяжело, руки заложив за спину.

— Яков Модестович, — сказал он, — я апеллирую к вашей совести. Окончательно погубить тепловозное дело могут сегодня прежде всего дилетанты… Дилетанты сегодня опаснее, чем прямые недруги, недоброжелатели, консерваторы… Я апеллирую к вашему здравомыслию, Яков Модестович…

Гаккель не рассердился. Он рассмеялся и печально сказал: