Крутые повороты

Комиссар императорского клуба Николаев стоит первым слева, в котелке, в манишке, в длинном фатоватом пальто, в руке набитая табаком трубка, не успел раскурить — позвали фотографироваться. Рядом с ним летун Булгаков, небрежно оперся спиной о пропеллер, рука по-наполеоновски за бортом кожанки, весь — от макушки до пят — в коже, из-за этого выглядит толстым и неуклюжим, а под кожаным шлемом — счастливое и смущенное мальчишеское лицо. Спокойный Борис Модестович Гаккель, брат Якова Модестовича, на голове студенческая фуражка. Он тоже летун, только предпочитает подниматься на «райте». Инженер Чернов в мягкой шляпе стоит как на параде, руки по швам. Поодаль, с краю — мастеровой Егоров и сам Яков Модестович в кепке, в толстовке навыпуск, локтем оперся о крыло.

Я беру лупу и долго разглядываю лицо Якова Модестовича: припухшие веки и под ними узкие, будто сонные, сердитые, настороженные глаза. Неспокойный рот, аккуратные усы и белый, торчком, клок бородки. Встревоженное, не ждущее добра, не знающее удовлетворения лицо…

С поля Яков Модестович всех пригласил на дачу. Пили шампанское, Ольга Глебовна пела, Яков Модестович играл на скрипке. Ночью жгли костер, и Егоров на углях пек картошку.

О первом полете аэроплана русской конструкции щетининский «Вестник воздухоплавания» не обмолвился ни единым словом. Он писал о чем угодно — поломался «фарман», отдали чинить не специализированному заводу товарищества, а «по разным рукам», это безобразие; авиатор Эдмонд, ангажированный на две недели, остался еще на четыре, молодец Эдмонд; Когутов и Горшков обучаются на «фармане» с мотором «рено», «фарман» с «гномом» решено объезжать лишь после полной выучки; аэропланы летают больше ночью, днем мешает публика, не боится, дерзкая, моторов, плюющихся касторкой, а вот французы на Мурмелонском аэродроме разбегаются, когда заводят моторы, скот у нас тоже храбрый, кругом летают, а он пасется на Гатчинском поле, интересно, кто кого: рогатые крылатых или крылатые рогатых? 16 июня вконец испортилась погода… О чем угодно пишет «Вестник», только не о полете летуна Булгакова на аппарате инженера Я. М. Гаккеля.

Через год, в августе 1911 года, открылась Царскосельская авиационная выставка. Аэроплан Гаккеля поднял в воздух поручик Глеб Васильевич Алехнович. Все, кроме Алехновича, доставили в Царское Село аппараты на ломовых подводах, только Алехнович прямо перелетел из Гатчины.

Они летали над Софийским полем, выполняли междугородный маршрут Царское Село — Красное Село — Царское Село. Алехнович с Гаккелем получили приз Всероссийского клуба. На этот раз газеты не отмалчивались, пресса торжественно сообщила российской публике о том, что «констатирован исторический факт первого официального выступления в состязании оригинального русского аэроплана, наравне с аппаратами иностранных типов».

В те дни даже старый гаккелевский хулитель «Вестник воздухоплавания», уже перешедший, правда, от Щетинина к Григоровичу, мелко, между прочим, светлым петитом, но сообщал: «пор. Алехнович совершил удачные полеты на биплане русской конструкции инженера Гаккеля… По слухам, аппарат Гаккеля приобретается военным ведомством…»

Увы, только по слухам…

Были потом и удачи, и международная выставка в петербургском Михайловском манеже, и через год другая выставка, в Москве, приуроченная к пасхальным торжествам: священник Анастасий призвал божье благословение на развитие отечественной авиации, тощий дьякон святой водой окропил аэроплан Гаккеля, профессор Николай Егорович Жуковский сказал речь… И великий был успех на первом военном авиационном конкурсе осенью 1911 года — аэроплан Гаккеля единственный выполнил все условия конкурса…

Но военное ведомство так и не приобрело аппарат Якова Модестовича.

В своей автобиографии, хранящейся в семейных бумагах, Яков Модестович подробно, со всеми деталями, описывает, как на втором военном конкурсе, осенью 1912 года, аэроплан его не сумел оторваться от земли, каждый раз лопались поршни, и никто не мог догадаться, в чем дело. А через четыре месяца после провала на конкурсе, 5 декабря, поздно вечером к Гаккелю на квартиру прибежал сторож из Гатчины, весь дрожал, истово крестился, еле смог вымолвить: виноват, недоглядел, не сживите со свету, два часа назад в Гатчине сгорел сарай с аппаратом господина Гаккеля. Сторож плакал, крестился, во всем каялся: в августе он согрешил, польстился на красненькую, ночью уходил погулять, оставлял в конкурсном сарае соперников господина Гаккеля, они лили ему в мотор серную кислоту.

Не знаю, может, так оно и было. Факт лишь, что после пожара в Гатчине Яков Модестович оправиться уже не смог. Авиастроением никогда больше не занимался.

Первым военным самолетом, купленным российской казной, был знаменитый «Илья Муромец» Сикорского.