Крутые версты от Суры

Вот-вот должна быть демаркационная линия, смотрим во все глаза, интересно, какая же она, эта линия? Едем полем, на нашей передней машине развивается большой советский флаг, на душе радостно, приподнято. Вот показалось какое-то селение, у входа в него по обочинам дороги стоят два советских автоматчика. Въезжаем в селение, и колонна останавливается. Вот и все. Мы в советской зоне, никакой "линии", оказывается, нет, два молоденьких автоматчика - вот и вся демаркационная линия. Тихо сидим на машинах, чего-то ждем. Никто нами не интересуется, редкие военные равнодушно проходят   мимо. С интересом смотрим на новую военную форму, погоны, ордена - ничего этого мы еще не видели. Вот из домика напротив вышли два офицера. Один из них мельком посмотрел в нашу сторону, сплюнул и процедил сквозь зубы:

- Ишь, морды отъели на немецких хлебах. Поручики зас.ые припожаловали. Мало их я перестрелял на фронте!

- Ничего, они свое получат, - ответил другой. И оба медленно зашагали вдоль улицы.

Мы молча переглянулись. Вот это да! Вот это встреча! Парень, державший флаг, сначала как-то машинально опустил его. А потом бросил в кузов. Все подавленно молчим.

Колонна тронулась дальше, пересекла деревню и остановилась у железнодорожного полотна. Садиться в эшелон не спеша, забираемся на пригорок, наблюдаем. Неожиданно в эшелоне поднялся переполох. Все дико заорали, замахали руками, сгрудились на одной из платформ, мелькают только полосатые концлагерные балахоны. Вот один из них вырвался, спрыгнул с платформы и пустился наутек вдоль эшелона по берегу Дуная. За ним погнались человек сто , все в одинаковой полосатой одежде. Нам с пригорка хорошо видны все перипетии этой погони. Беглец, видать, сильный, расстояние между ним и преследующими все увеличивается. Но преследователи не оставляют погони, видимо, причины для нее основательные. Позднее мы узнали, что сидящие на платформе узники обнаружили бывшего капо в Дахау, и теперь гонятся за ним, чтобы убить.

Погоня, между тем, продолжается. Беглец, конечно, понимает, что с ним будет, если поймают. На карту поставлена жизнь, поэтому старается из последних сил. Вот он свернул направо, исчез в кустах, выскочил по ту сторону, бросился в Дунай и поплыл. Дунай здесь не широкий, здоровому человеку переплыть ничего не стоит. Сил у преследователей на продолжение погони больше не осталось. Несколько человек поплыли, но вскоре возвратились. Остальные, крича и размахивая руками, тоже вернулись.

Домой!

Едем вдоль берега Дуная с частыми и долгими остановками. Дня через два или три рядом с нами остановился эшелон с танкистами. Они веселые, один из них тащит аккордеон, старается подобрать мелодию, все поют.

Я подошел, взял аккордеон и заиграл саратовские переборы. Вмиг все преобразилось: около нас кто запел, кто пустился в пляс. Танкисты предлагают мне перейти в их эшелон. Они тоже едут на восток, домой. С ними быстрее, сытнее, удобнее. И - веселее!

Послесловие

Война и мир снаружи и изнутри 

Порфирий Андреевич был старше меня на 20 лет. Подростком я ходил в драмкружок в сельском клубе. В нашем кружке было 10-15 человек, а в хоре у Порфирия Андреевича - 40-50. Между коллективами - постоянная конкуренция. Меня поражало, как терпеливо, настойчиво Порфирий Андреевич учил хористов петь. Да еще в  3-4 голоса. Он и сам пел замечательно. Особенно удавались ему песни «Эй, ухнем!» и «В погребе бочоночек катался» из репертуара Федора Шаляпина. Кстати, когда Порфирий Андреевич работал матросом на Волге, то видел Шаляпина, что называется «живьем». Но не на сцене, а когда великий певец на пристани общался с матросами.

П. А. Андреев играл на многих инструментах, самый любимый - мандолина. Он её с рук не спускал. А если не было с собой инструмента, мог любую мелодию сыграть на свирели из дудника.

Зная войну, можно сказать, и изнутри, и снаружи, не любил говорить о ней всуе. Теперь понимаю: в те годы не очень-то можно было положительно говорить о немцах.

Внешне Порфирий Андреевич был богатырем, под два метра ростом, широкоплечий. А в душе чисто ребёнок. Как -то сказал: «Какое большое село, а выпить не с кем.» Он не был пьяницей, ему важно было не собственно застолье, а общение с человеком. В деревне ему не было равного собеседника. Он никогда не позволял себе ругаться.

В плену Порфирий Андреевич был в интернациональном лагере, выучил не только немецкий язык, мог общаться и на других. Еще и широкая эрудиция позволяли ему найти общий язык с кем угодно и где угодно. Прямолинейный и никогда не идущий на компромисс со своей совестью, он всегда белое называл белым, а черное черным. Как специалист широкого профиля был нужен везде, но сам был часто неугоден начальству. Можно сказать, что в определенном смысле он, участник войны, и после войны жил как на войне.