Крутыми верстами

Иван Решетня рассказал, что теперь он занимается преподавательской работой в одном из медицинских вузов. Дела идут хорошо, растет шалун сынишка. Хвалился, что вскоре семейство прибавится.

Однополчане прибывали и прибывали и оставили сквер только поздно вечером.

На второй день состоялся городской митинг по случаю открытия памятника воинам, павшим в боях при освобождении райцентра Мраморное.

Спускаясь с трибуны после окончания митинга, Дремов совсем неожиданно попал в объятия матроса Юхима. Забыв о разнице в чинах, широкоплечий моряк сгреб Дремова, как медведь.

— Спешил, но немного опоздал. Служба, — оправдывался Юхим, а заметив на себе взгляд командира, скосился на звезды. — Вторую, товарищ генерал, подбросили под Балатоном. Туго там пришлось, но устояли. Вот и… — Юхим еще раз посмотрел на грудь.

— Какой же ты, товарищ Корж, молодец! Теперь плаваешь?

— Позвольте доложить, товарищ генерал! Состоим в рядах доблестного Черноморского флота!

— Как дед? Как брательник Иван?

— О, дед жив-здоров. Часто вспоминает о переправе, а с медалью не расстается. Подрос и Иван. Стал агрономом.

Третий день встречи каждый из полков собирался провести на своем бывшем участке обороны.

Дремов поднялся в этот день рано, уехал в поле, а оказавшись у разрушенного мостика рядом с рощицей, остановился.

— Приехали, товарищ Тузов. Дальше пешком.

Пройдя немного вдоль опушки по высокой росистой траве, Дремов остановился. Перед глазами замелькали шедшие в атаку по высоте вражеские танки, а в небе над рощей повисли пикирующие бомбардировщики. Рощу, как и весь участок полка, охватило дымом и пламенем. В грохоте разрывов, смешавшихся с ревом моторов, время от времени слышались надрывные выкрики, команды, а после того, как одна из бомб угодила в ход сообщения рядом с блиндажом, на НП стало темно. Вскочив со дна траншеи, он увидел опрокинувшегося спиной на бруствер смертельно раненного майора Кобзева. «Да, здесь оборвалась его жизнь». Дремов вспомнил о солдате-связисте, который здесь бежал от танка, а совсем скоро — за Десной — бросился против танка со связкой гранат.

Послышался шум приближавшихся машин. Дремов поднял голову. На опушке рощи из двух автобусов высыпали люди. Оказалось, что там, где остановились машины, на небольшой, залитой солнцем многотравной поляне уже с раннего утра хлопотал майор Безродный.

Рассыпавшись вокруг автобусов, люди вначале возбужденно и громко разговаривали друг с другом, но, вспомнив, что прибыли на место, где пять лет назад стояли насмерть, отражая атаки врага, где спят вечным сном многие их друзья-однополчане, стихли. Не сговариваясь, одни небольшими группами, другие в одиночку неторопливо разбрелись по бывшему полковому участку. Каждому хотелось побывать на том месте, где был его окоп, огневая позиция, чтобы вспомнить о чем-то своем, может быть, о таком, что осталось в душе на всю жизнь, о чем не всегда хватает сил рассказать другим.

Дремов не пошел по участку полка. Оставаясь на склонах высоты и осматривая местность вокруг, он думал о судьбах своих бойцов, о тех, кто, не щадя жизни, стоял на этом рубеже насмерть.

Когда солнце поднялось и яркие его лучи высушили серебристую росу, со стороны поляны послышался звон сковороды. Прошло полчаса, и люди были в сборе.

По команде Безродного они заняли места за импровизированным столом. И когда их взоры устремились на Дремова, он понял, что от него однополчане ждут чего-то родного, теплого, сокровенного. Поднявшись, он заговорил спокойным голосом:

— Боевые друзья! За эти дни уже было сказано много всего самого доброго о боевых делах наших полков, о той большой победе, которая была одержана на этом рубеже. Сейчас мне хочется говорить о солдатах и офицерах, живых и павших. Наша встреча сегодня стала возможной потому, что в те июльские дни, когда полыхали в огне пожарищ эти высотки и холмы на русской земле, их защищали сплоченные воедино сыны всех республик любимой Отчизны, потому, что рядом с русским не выпускал пулемета из рук казах, что рядом с Ладыгиным вели огонь грузин Харазия и узбек Тура Юлдашев, что фронт целой роты прикрывал Федор Ершов, а самым родным человеком для бойцов всей четвертой роты был до последней минуты жизни бесстрашный сын Алтая старший лейтенант Сирота. Вера в победу поднимала нас в атаки. Теперь на этой земле каждая травинка, каждый листочек и колосочек шепчут лишь одно слово — спасибо.

Говоря о трудных дорогах войны, Иван Николаевич мысленно себе представлял и те крутые версты, которые ему пришлось пройти по степям Украины и Польши, а затем и по Германии. Но ярче всего запечатлелась та последняя, которая оборвалась чуть ли не у самого рейхстага.

О бесстрашии и подвигах личного состава полка на этом рубеже Дремов говорил подробно, а когда упоминал о капитане Заикине — однополчане согласно кивали головами, хорошо помня, как часто успех первого батальона обеспечивал выполнение боевых задач другим подразделениям.

После того как однополчане почтили память товарищей молчанием, Дремов сказал: