Кружась в поисках смысла

Правильное, надлежащее поведение для человека и для общества столь же естественно, как и любой спонтанно протекающий природный процесс. Как, скажем, рост картошки. Вовремя вылезает на свет ботва, вовремя, с нормальным количеством лепестков, распускается цвет, вовремя вызревают клубни. И, главное, безо всякого вреда для соседей. И ей хорошо, и остальным хорошо. Разумеется, если какая-то дура-мутантка вздумала цвести в октябре, оставить это так просто нельзя. Вдруг других заразит. Цветочки мы ей оборвем, чтобы знала на будущее, чтобы потомства не было. А ежели сия тварь ухитрилась пару десятков соседок подговорить к столь же противоестественному акту, тогда что? Правильно, усекновение клубней, равно как сожжение ботвы.

Что же это такое — правильное, естественное поведение, не требующее понукания свыше, не ориентированное на подачки со стороны компетентных органов и вовсе не имеющее среди своих стимулов страх уголовного наказания? Да то, которое освящено устоявшейся моралью, вековой традицией, впитавшейся в плоть и кровь так, что человек, следуя ей, ощущает удовлетворение, ощущает себя хорошим, гордится собой, а нарушая испытывает угрызения совести, даже если нарушения никто не видел.

Поэтому так опасно сталкивать лбами мораль и закон. Неизбежное в этой ситуации разрушение морали дает себя знать еще долго после того, как право возвращается к разумному состоянию. Почетным-то, престижным-то уже стало не твердое соблюдение, а умелое нарушение закона, ловкое увиливание от него. За правовую атаку на мораль, произведенную в III веке до нашей эры, Китаю пришлось затем платить возведением любого аморального или хотя бы малоприглядного поступка в ранг уголовного преступления. Попытавшись было сурово наказывать за сокрытие, скажем, совершенного братом преступления, там начали, усмотрев в подобном подходе явную опасность для семейных связей, наоборот, наказывать столь же сурово за сообщение властям о таком преступлении. По суду наказывались, например, брань в адрес родителей или случайное разрушение чьих-либо могил…

Сетка моральных приоритетов регламентирует поведение людей куда более мелочно и дотошно, нежели самый изощренный уголовный кодекс. Но она не обладает присущей праву однозначностью. Более того, для человечества она отнюдь не едина: наряду с интегральными позициями в ней есть масса позиций, специфических для данной культуры. Скажем, оказавшись с семьей в тонущей лодке, добродетельный европеец первым делом, скорее всего, будет спасать своего ребенка, потому что дети — цветы жизни, потому что ребенок беспомощнее любого взрослого, потому что в него уже столько вложено, потому что ребенок — это шанс на бессмертие. Добродетельный китаец в той же ситуации начнет, скорее всего, с отца — потому что отец дал ему жизнь и воспитание, потому что детей можно других народить, а отца другого себе не сварганишь, потому что отец стар и слаб, но мудр, и без него в жизни, как в потемках… И та, и другая позиции оправданны, и даже не скажешь, какая из них лучше. Нет критерия, который позволил бы взглянуть на проблему объективно, сверху, извне культуры, взлелеявшей ту или иную модель. Вне культуры — это начать спасение с себя.

Но европеец, последовавший китайской модели, равно как и китаец, последовавший европейской, всю жизнь потом мучались бы ощущением непоправимой, роковой ошибки; и вдобавок соседи, отнюдь не по указке околоточного, не подавали бы им руки.

А стоит только одну из моделей узаконить, сделать обязательной для всех и вдобавок объявить отклонения от нее наказуемыми — она мигом превратится в прыгание на одной ноге.

Вот тут-то и спрятан баснословный секрет. Единственный. Недаром вплоть до XX века любой китайский реформатор, обращаясь к трону или к народу, формулировал свои предложения примерно следующим — для нас довольно-таки смехотворным на первый взгляд — образом: «Конфуций (или кто-либо из иных древнейших мудрецов) как-то раз сказал то-то и то-то. Большинство позднейших комментаторов сходится на том, что это надо понимать так-то и так-то. Поэтому…» И дальше что-нибудь о необходимости учиться строить пароходы.

Всякое крупномасштабное движение государства по отношению к своему народу, если государство не хочет повиснуть в собственной стране, как в вакууме, без воздуха и без опоры, не хочет вызвать катастрофу, которая его же и раздробит, должно совершаться в рамках культурной традиции. Закодировано ее, традиции, кодом. Даже если целью самого этого движения является некая корректировка, некое назревшее изменение традиции — все равно. И даже — тем более. Тут нет никакого противоречия. Удачная, перспективная политика — это всегда удачная попытка примирить непримиримое.