Кружевные закаты

Лиговской, привязанный к жене много больше, чем к детям, которых считал оголтелыми и недостаточно развитыми, выделял старшего сына. Ведь именно из-за нежданного и поначалу отнюдь не желанного Константина Марианна, отбросив последние сомнения, вручила ему свою жизнь, пойдя на немыслимый для нее вначале брак. Кроме того, глава семейства с удовольствием отметил, что сын которым он, как и всеми детьми, не слишком занимался, в его-то возрасте высказывает мудрые мысли. К тому же он не походил на отца, поэтому причин ненавидеть мальчика Лиговской, от природы не склонный к этому разрушающему чувству, не имел, и приобрел забавную привычку беседовать с Константином наедине, посвящая его во многие доселе непонятные юноше материи. Когда Константину минуло семнадцать лет, он, как любой уважающий себя дворянин, перепробовал все, что составляет обычно жизнь мужчин его класса, и весьма гордился этим обстоятельством, щедро делясь опытом со сверстниками, многие из которых становились его приятелями.

В этом безмолвно поощрял его и Лиговской, охраняя взросление сына от Марианны, по-прежнему считающей своего Костю милым невинным мальчиком. Памятуя о его настоящем отце, она относилась к Константину сдержанно, боясь проявлять любовь, тлеющую в ней, и дать Лиговскому повод думать, что дух соблазнителя Крисницкого все еще витает в их жилище. Гораздо больше жалела, а оттого и любила она трех дочерей, особенно последнюю, очаровательную и лукавую ни в кого из домочадцев девчушку Машуню. Для Марианны было приятным открытием понять, что ее дети от мужа здоровы и развиты. В дочерях она видела продолжение своей красоты и бремени несчастливого земного существования, поэтому они стали ей чем-то вроде символов. Впрочем, ее склонная к экзальтации натура обожествляла все, что находила необычным или привлекательным.

Константин неплохо проводил время за границей, знакомясь с новыми личностями и пускаясь, по мнению терпеливой матери, во все тяжкие, но с каждым годом все больше понимал, что всему этому предпочтет родину, являющуюся для него идеалом порабощения, идеалом, который необходимо было спасти. А душная атмосфера домашнего очага укрепляла его желание вырваться из плена семейственности, которая так тяготила. Каждый его шаг контролировался родителями. По крайней мере, так казалось Косте.

– Каков мерзавец! Оставил тебя в твоем состоянии?! – негодующе воскликнул старший сын четы Лиговских, когда мать раскрыла тайну его появления на свет.

– К тому времени он уже был женат, – уклончиво отозвалась Марианна, покусывая палец с увеличенной фалангой и переставая волноваться о том, что сын осудит ее.

Костя фыркнул, отвернувшись от матери, чтобы она не видела его негодования. Впрочем, он быстро смирился с подобным, поскольку в отношениях между людьми был на редкость незлобив и либерален, и быстро догадался, что под предлогом знакомства с отцом может вернуться на родину.

Понимая терзания сына, оправившаяся от недуга Марианна разрешила ему по достижении двадцати лет вернуться в неспокойную Россию. Лиговская знала о кончине Тони, но даже не думала о возобновлении отношений с Крисницким. Она и не видела его с того дня в яблоневом саду, ставшим для нее невыносимым воспоминанием.

Только спустя несколько месяцев замужем Марианна отметила, что меньше думает о Крисницком, что запах его тела перестает преследовать ее по ночам. Особенно если рядом спит Лиговской. Рваные сны не разжигали ее ободранную душу, постепенно сменившись чем-то более спокойным. На окончательное исцеление ушло несколько лет. Иногда Марианна говорила себе, что безумно и вообще грязно думать об одном мужчине, нося ребенка другого. Но не думать было невозможно, поскольку Костя, живое напоминание о ее былом романе, всегда маячил где-нибудь. Порой Марианна едва ли не с неприязнью смотрела на сына, угадывая в нем продолжение любовника и вспоминая все, что было. Она не считала себя великой грешницей, поскольку женским чутьем знала, что была права, ведь совершила лишь рождение новой жизни, самое прекрасное и естественное таинство на земле.