Кружевные закаты

Алина не шевельнулась, продолжая поглощать свеженапечатанные газетные строки. «Сейчас, сейчас», – пробормотала она, поглаживая пальцами шершавый лист. Ее манера увлеченно читать, покусывая пальцы и улыбаясь прочитанному, обычно забавляла отца. Но не сегодня, ведь он звал ее уже в третий раз.

– Алина! – повторил Крисницкий нетерпеливо.

Уловив в интонации отца властные нотки, Алина смиренно сложила газету, спрыгнула со стола, и, держась за резные перила, чтобы ненароком не упасть, запутавшись в обилии нижних юбок, поскакала вниз. Вдогонку ей понесся шелестящий шорох платья.

Отец стоял внизу лестницы. Его лицо, почти всегда суровое, оживилось при виде дочери. Алина остановилась пред ним с привычным чувством жалостливой нежности.

– Что за срочность, папа? – произнесла она спокойно.

– Родная, мне нужно кое о чем поведать тебе.

«Что за абсурд эти их прелюдии, нельзя сказать прямо?» – с характерным для этой юной леди пренебрежением к ограниченности других подумала Алина, а вслух изъявила готовность впитывать ерунду отца.

Взволнованные глаза Михаила остановились на светлом личике дочери. Разумеется, она лучшая молодая девушка на земле, но подобные известия кого угодно могут подкосить, несмотря на то, что она не из слабонервных. Он ведь воспитывал в ней силу духа, опасаясь, что скажется в ней след матери. Откуда можно знать, передается ли характер по наследству?

– Аля, – натужно проговорил Крисницкий, – скоро к нам приедет один человек. Молодой человек.

– Папа! – подняв голову вверх, выкрикнула Алина. – Сколько можно твердить…

– Да, да, – перебил Крисницкий, умиротворенно улыбаясь и успокаивающе поднимая руки. – Я не о том… Этот человек твой… наш родственник.

Алина удивленно взглянула на отца, но почувствовала ревнивое облегчение оттого, что Михаил Семенович завел речь не о браке.

– Так кто этот юноша? – спросила она, возвращаясь в обычное для себя состояние легкого безразличия ко всему окружающему – тому, что она считала незначительным.

Крисницкий, ощущая давно забытое волнение и стыд, граничащий с неприятием к себе, молчал. Чье угодно мнение потеряло для него всякую ценность, на мир он взирал циничным отщепенцем, но Аля, Аличка, единственная страсть, застрявшая в его сморщенном сердце… Он понимал, что необходимо поведать дочери о нелицеприятных делах своей молодости, но не мог не знать, какое это произведет на нее впечатление. По шее его с выпирающими от времени родинками ядовитыми змеями рассыпалось тепло.

– Это твой брат.

Алина, подняв голову, недоуменно спросила:

– Что же, у меня есть неизвестный кузен? Почему я раньше не слышала о нем?

Она настороженно относилась к новым людям, понимая, как ей важны свежие мнения и личности, но опасаясь, как бы большие надежды не стали пшиком. Поэтому при всем желании новых знакомств она робела перед ними и сейчас почувствовала нервозность.

– Нет, радость моя. Твой родной брат.

Алина недолго смотрела на отца, но ее взгляд показался ему вечным. Она улыбнулась, но в глазах ее угнездилось подозрение, что неверие не оправдано. С женской проницательностью она чуяла, что отец не врет.

– Родной? – бесцветно переспросила она.

От удивления и начинающего накатывать страха глаза Алины начали стремительно расползаться. Мгновенно объяснение слов отца отдалось в ней навязчивыми картинами его молодости. Такое не было редкостью в их кругу, пусть об этом и не трубили на званых вечерах. У него была любовница до матери, а, быть может, что еще отвратительнее, после нее… Какая грязь! «Как неразумно мы поступаем, не приписывая родителям чувств кроме любви к нам»,– подумала Алина.

Она стояла не в силах пошевелиться, ощущая, как внутри нее нарастает что-то огромное, горячее и неприятно – волнующее. Она, разумеется, не была настолько наивна, чтобы считать, будто в жизни не бывает неправильных решений и вообще пятен на кипельной изначально простыне судьбы. Этого порока за ней не водилось с самого детства, поскольку каждый из ее окружения делал все, чтобы отрезвить эластичный детский ум от опасной безоблачности воззрений. Но понимать это об отвлеченных семьях, знать, что где-то недостает понимания и преданности, не проектируя это на собственный дом – одно, а совсем другое узнавать подобное об отце, который, пусть и с оговорками, принимался ей за авторитет.

Крисницкий напряженно наблюдал за реакцией дочери, все ниже опуская свои тяжелые брови. Она, бессловесная, побледневшая, одиноко стояла внизу лестницы и пыталась казаться беспристрастной, что получалось у нее неплохо. Михаил Семенович невольно воздал похвалу ее выдержке.