Кружевные закаты

Они ни слова не сказали друг другу, лишь смотрели. Смотрели, и перед обоими представал их блестящий роман, которому завидовала половина Петербурга. Все эти косые взгляды гордых голов, шелковые красные платья, в которых Веденина выглядела как богиня, реки шампанского, свечей, шелка, бархата… В Крисницком воскресали ее молодые образы, упоение, которое они получили рядом друг с другом. Он ни о чем не жалел. А Тоня… Ее появление было так безболезненно и тихо, что буйство изжило само себя. Марианна в его понимании была чем-то иным, более даже высоким, но все же не главным, не имеющем права принадлежать ему постоянно. Красивым развлечением, экзотическим цветком. С самого начала он так и воспринимал ее, а она не смогла раскусить эту пилюлю, грезя и витая в болотах.

«Интересно, а переживал бы он так, если бы умерла я», – с мраморной нестирающейся обидой думала Марианна, вертя в руках письмо от овдовевшего Крисницкого, когда он удосужился написать ей после смерти жены, неизвестно на что надеясь. Послание то осталось без ответа.

Марианна же вспоминала его предательство, отчаяние в начале беременности, меланхолию, брак с малознакомым человеком, все связанные с этим муки и страхи… Смерть Кости, опять же из-за этого олуха, не имеющего права зваться ему отцом. Кто еще распространял среди молодых умов этот бред, которому даже в молодости не следовал, но сочувствовал? Вышел сухой из воды, да в пучину затянул. К чему ведут эти революции? Лишь к смерти. И плевать на остальных, она не желает терять родных из-за того, что кому-то там захотелось поиграть в благородство! Чем дольше жила Марианна Лиговская, тем лучше понимала мужчин, и тем меньше они ей нравились.

– Здравствуй, Марианна. Так вот какая ты стала, – с натугой изрек Крисницкий после двух неудачных попыток приветствовать ее.

Марианна будто дернулась от легчайшего удара током. Подняв на бывшего любовника пожухлое лицо и сужая глаза, словно они слезились, она не без труда выговорила:

– И тебе не хворать.

Далее последовало невероятно долгая и содержательная для обоих пауза. Михаил Семенович все больше съеживался, так ему стало неуютно.

– Если ты думаешь, что я перестал уважать тебя, – оторопело произнес Крисницкий, натыкаясь на холодную стену и отчаиваясь получить хоть какую-то отдачу, – ты заблуждаешься.

«А это к чему?» – саркастично фыркнула Марианна. Столько лет они не говорили, и он начал с излияний.

– А разве нет?! – клокочущей яростью вскинула, наконец, Лиговская на собеседника свой взгляд, окутанный причудливой росписью морщинок.

– Нет… – подавленно ответил Крисницкий.

– Это сейчас тебе так кажется.

«Быть может, твоя правда»

– Были у меня женщины, Маня… И до и после вас с Тоней. Не так много, как считали в свете. Главное ведь там было создать видимость процветания, легенду благодаря тому, как держишься, каких людей зовешь на чай…

Лиговскую опалило то, какое прозвище он использовал… Давным-давно никто так не обращался к ее сиятельной особое. Все уважали, а этот хлыщ… Это тогда ему было можно все. Марианна скривила рот, желая отрезать: «К чему мне твои похождения?», но удержалась. Когда еще выдастся возможность узнать, что чувствует это человек. Ведь они давно потеряли связь, а читать мысли Марианна так и не научилась.

– Но ты была выше, чище их всех… Через призму стольких лет я ценю это еще больше, – между тем продолжал Михаил Семенович, не представляя, какой гнев вызывает.

«Ценишь ты, ценил вообще, может?! Как же!!! Бросил меня, как дворовую шавку!»

– Тогда объясни, почему ты, несмотря на все мои достоинства, предпочел мне эту девчонку?

Боже, сколько лет, долгих холодных лет, ее мучил этот вопрос! Лишь сейчас, озвучив его, Марианна поняла, насколько ей было важно узнать истину; насколько ненужность ответа была припорошенной, забитой.

– Не просто так же ты меня оставил…

– Ты не хуже меня помнишь, как нас изматывала эта страсть, Маня… Она была неправильной. Отношения, канонические отношения не должны строиться таким образом.

– Это мои слова! Это были мои слова – про страсть! Как это избито… Не припоминаю в тебе склонности к настолько заезженной морали и домострою без фантазии и свободы. Куда ты укатился, Мишенька? Ты проклятый лицемер, тебя она не изматывала, ты только пил ее!

– Возможно, – тяжело ответил Крисницкий, – я понял, что пора мне остепениться… Бывает – захотел семью.

От обиды горло Марианны свела судорога. Конечно, для него она была уже опорочена… Им самим.

– А со мной это было невозможно. Учитывая, что я носила твоего ребенка.

О, Веденина знала, как уколоть больно, как задеть самую чувствительную струну. А Лиговская, по всей видимости, в этом искусстве преуспела еще больше.

– Ты ведь не сказала мне этого!

– Ты не вправе упрекать меня! И не вздумай говорить, что тебе было больно, потому что ты не можешь представить и сотой доли моей боли, связанной с тобой. Что было бы со мной, не будь Лиговского? Об этом ты думал? Ах, нет, тебе же все равно! – голос Марианны даже осип от наплыва эмоций.