Кружево

Догадался сразу — неспроста оно тут появилось! Деревенские девушки нередко одаривают своих парней поделушками: возьмет — долго не забудет, невестой назовет, а не возьмет — так из сердца вон!

Никто Павлу не отозвался. Утерся он Охохониным полотенцем, как хмельного и сладкого снадобья выпил. Зажмурится.

Охохоня метнулась к нему.

— Ой, прости! Это я виновата! Неужто сгубила тебя?

Думала, вовсе не любовь, а лихоманкину хворь на него навела. В вышине небо чистое, в березняке всякая птица день прославляет, а тут вдруг экое горе...

Ведь не знала Охохоня, что у людей такое бывает; иной парень из-за любви свету белого не видит, ночей не спит, покуда своего часу дождется.

Павел услышал ее голос.

— А ты кто такая? Откуда родом? Не заблудилась ли? И не твое ли это полотенце?

Сам рад-радехонек: экая невидаль перед ним! У Охохони от души отлегло.

— Мое! Ткала и вышивала тебе в подаренье!

Не умела таиться и, как деревенская девушка, ждать, когда он ей первой слово промолвит: любит или не любит?

Павел шагнул к ней, руки протянул, и Охохоня тоже подалась ему навстречу, да вдруг отшатнулась: коль обнимет ее — захворает, а поцелует — жить перестанет!

— Нету мне доли на любовь с тобой!

А тому невдомек:

— Пошто это нет? То ли ты уже просватана?

— Не бывало у меня жениха и не будет, — потупилась Охохоня. — Я не таковская!

Он пристал: говори-де по правде, не утаивай про себя ничего ни хорошего, ни плохого!

— Любую, всякую стану любить!

— Хворь на мне, — нашлась Охохоня.

— Не велика беда! Возьму даже хворую. Сам за тебя стану стряпать, корову доить, по домашности управляться.

— Ведь люди тебя осудят...

Никакие отговорки не помогли. Павел одно твердил:

— Не разойтись нам, не разлучиться вовек! Надумаешь убежать — на краю света найду!

Только три шага разделяло их, но будто пропасть глубокая.

Вскоре сумерки наступили. В эту пору лихоманки выходят из чащоб и гнилых болот и принимаются свое зло сотворять. Охохоня поопасалась вместе с парнем попасть им на глаза и волей-неволей принудила себя с ним попрощаться.

— До свиданьица, дорогой! Захочешь со мной повидаться, полотенцем утрись!

Хотел он ее удержать, но догнать не мог.

Не считано и не меряно, какое горе она в ту ночь испытала. Спряталась в камышах на болоте, чуть не извелась. Утопиться не удалось — вода не взяла. Решилась с вершины высокой березы броситься — береза закачалась и не пустила.

Раным-рано, еле рассвет забрезжил, прибежала она к старухиной избе сама не своя, кинулась перед Старой Катей на колени:

— Прости, баушка! В прошлый раз не повинилась тебе, кто я такая. Лихоманкам сестрой довожусь. А вот содеялась со мной такая беда, любовь людскую познала и не могу дальше свое назначенье справлять. Куда мне теперичь деваться? Как разлюбить, за прежнее зло с людьми добром поквитаться и хоть время от времени любимого видеть...

— Можешь, девонька, дальше не сказывать, — приветила ее та. — Сама догадалась я, кто ты такая! Но ни в тот раз, ни теперь не могу тебя обнадежить. Не слыхано и не видано, чтобы человек и хворь могли себе вместе счастье составить.

— Как, баушка, присоветуешь! Я на всякую тягость согласна!

— Не забоишься сестер?

— Не забоюсь!

— А знаешь ли ты отворот-траву?

— Это полынь-то? — с отвращением молвила Охохоня. — Нас, лихоманок, тошнит с нее. Не манит хоть пальцем к ней прикоснуться!

— Придется стерпеть, коль надобно любовь сохранить, — построже промолвила Стара Катя. — Ведь попросту она никому не дается!

Напоила старуха Охохоню взваром из отворот-травы в постель уложила. Та без памяти весь день провела. Уж так-то ей худо пришлось, всю истомило, думала, живой не останется. Только к вечеру мало-помалу раздышалась и открыла глаза. Стара Катя дала ей выпить еще какое-то снадобье, уж без горечи, чище утренней росы, от которого на лице у Охохони сразу румянец взыграл.

Вышла она от старухи и подивилась: экая благодать вокруг! Лес шумит, теплый ветер наносит с полян сладкий запах, в вышине небо, как стеклышко, чистое. Прежде влекло ее только в сырость и хмарь, от солнышка пряталась.

Тут же, возле избы, нарвала она охапку полыни и пошла, куда Стара Катя сказала.

Долго ее сестры-лихоманки по всей округе разыскивали, Лешаки каждый след в лесу обнюхивали, но так и не дознались, куда Охохоня девалась.

Зато в деревне люди приметили: по всем проулкам возле прясел повырастала полынь, и хвори от лихоманок убавилось. Иная лихоманка набежит из леса, но как полынный запах почует, то дальше гумен и огородов ее не заманишь.

Вскоре меж людей молва разошлась: полынь-то разрослась в проулках не сама собой, а посеяла и расплодила ее Полынница — девушка невиданной красоты, защитница от лихоманок.

А это Охохоня так себя назвала.

ТИПУН-ТРАВА