Крылатое племя

лежали две железные бочки. Демиров зло толкнул одну из них, она еле качнулась. Открыли, и, о счастье, в ней оказался бензин... Полторы бочки вылили в баки, а на оставшемся стали греть воду для мотора.

Но двигатель не завелся. Не было сжатого воздуха, да и людей не хватало. Тогда механики отправились за

помощью и вот набрели на нас.

Начальник погранотряда выделил в их распоряжение пять красноармейцев с двумя собачьими нартами.

Погода улучшилась, но самолет Галышева подняться не может: отказала бензиновая помпа. Исправить ее

не так-то просто. Чтобы не терять драгоценного времени, мы с Дорониным решили лететь. Он ушел

раньше меня.

До Ванкарема осталось тысяча двести километров, а если по прямой, через Анадырский хребет, то всего

лишь шестьсот. Через хребет еще никто не летал, но я решил попробовать, слишком соблазнительно

сэкономить время. Этим же путем направился и Доронин.

Через час с минутами, миновав залив Креста, изменил курс и пошел прямо к горам. Под нами — ледяные

пики, где посадка — гибель. Шли только по компасу, потому что Анадырский хребет еще не был точно

нанесен на карту. К счастью, горы оказались невысокими. Поднявшись на тысячу восемьсот метров, самолет свободно пересек их.

Но при этом сильным боковым ветром меня снесло на запад, и я оказался левее Ванкарема. Вышел на

лагуну Амгуемы, а принял ее за лагуну Пынгопильхен, [52] так как на карте они удивительно похожи.

Когда показался мыс, оборачиваюсь к механику, кричу что есть силы:

— Ура, Ванкарем!

Подлетаю ближе, вижу: большие строения, две высокие радиомачты. А говорили, что в поселке всего

несколько яранг да один маленький домик фактории.

Сделал круг. Развернул карту, посмотрел внимательнее. Вот так Ванкарем! Да это же мыс Северный! На

двести километров пролетел дальше. Решил все же сесть и полностью заправиться горючим, чтобы на

этом же бензине из Ванкарема несколько раз слетать в лагерь челюскинцев. Нам говорили, что в

Ванкареме бензина мало и возят его туда на собаках из Уэлена.

Сел благополучно. Узнав, что Доронин уже в Ванкареме, я в тот же день вылетел туда.

Справа хорошо виден Анадырский хребет, слева — Чукотское море, сплошь покрытое торосами. Вскоре

показался мыс. Но по очертанию это не Ванкарем. Неужели опять промазал?

Делая круги, стал снижаться, стараясь точнее определить место.

Бортмеханик толкнул меня в плечо и показал вниз. Я думал, что он предлагает сесть, но,

присмотревшись, увидел собачьи нарты. Хотел сесть рядом и спросить людей, где этот таинственный

Ванкарем, но для посадки не оказалось подходящего места.

Пролетел над нартами, стараясь разглядеть, что за люди едут на них. Одеты в кухлянки, — значит, чукчи.

А куда едут — на базу или обратно, неизвестно. Решил сбросить вымпел с запиской. Может, среди

пассажиров найдутся такие, кто умеют читать по-русски, и тогда они укажут, куда лететь.

И вот вымпел сброшен. Пока я делал круг, люди успели прочитать записку и дружно замахали руками, показывая на восток. В благодарность я покачал машину с боку на бок.

После мы узнали, что люди, одетые в кухлянки, оказались челюскинцами, которых уже успели снять со

льдины. Они ехали в Уэлен.

В Ванкареме задерживаться некогда, надо сразу же лететь на льдину. Пока бортмеханик освобождал [53]

машину от лишнего груза, М. С. Бабушкин, являвшийся комендантом аэродрома, объяснял мне маршрут.

— Примерно через сорок минут на горизонте увидишь черный дым, — сообщил он. — В лагере жгут

большие костры.

Чтобы захватить со льдины больше людей, механика оставляю на берегу и вылетаю. От Хабаровска до

Чукотского моря пришлось пролететь больше пяти тысяч километров. Но они не так мне запомнились, как этот короткий путь, всего в сто пятьдесят километров.

Я внимательно смотрю вперед, стараясь скорее увидеть черный дым. От сильного напряжения глаза

устают, слезятся, горизонт становится мутным. Приходится протирать глаза, давать им отдохнуть.

Ровно через сорок минут немного правее курса показался черный дым. Подлетаю ближе, вижу между

ледяными глыбами маленькие палатки. В стороне лежат две шлюпки, снятые на всякий случай с

парохода. А на вышке развевается красный флаг, ярко выделяющийся на белом фоне.

Через несколько минут благополучно сажаю самолет на крохотную площадку. Кричу:

— Кто следующий полетит на берег?

В мою двухместную кабину втискиваются четыре человека. Через пятьдесят минут высаживаю их на

материк и тут же вылетаю опять.

Во второй рейс взял троих.

На льдине осталось шесть человек. Я хотел отправиться в третий рейс, но меня не пустили. Самолеты

Каманина и Молокова вылететь не могли, а один мой все равно всех не забрал бы. Оставлять же в лагере

на ночь двоих опасно.

В эту ночь в Ванкареме никто не спал. Здесь я впервые почувствовал, как суровый Север сплачивает

людей. Только что спасенные челюскинцы уже забыли о пережитых опасностях и теперь беспокоились за

товарищей, оставшихся на льдине. Они знали, что погода здесь капризна и в любую минуту может

испортиться. Тогда последний — пятнадцатый по счету — аэродром в лагере будет уничтожен. А шесть