Крылатые качели

Анна Миловидова, маленькая красивая девушка, стянув черные волосы в тугой балетный пучок, высматривала его через большое прямоугольное окно над входом в Черемушкинский районный суд. На лице ее было то честное, тревожное выражение, которое Федору нравилось. Анна казалась такой определенной, такой красивой в сравнении с обшарпанным зданием суда. Ее тонкая белая шея, расправленная грудь, блузка с учительским широким воротом, безупречная осанка и прямо поставленная голова и ясные зеленые глаза притягивали взгляд Федора. Не зная, что он видит, Анна лучисто улыбнулась и на щеках ее появились ямочки. У Федора в груди произошел взрыв радости от мысли, что улыбка эта предназначалась ему.

В этот момент Анна заметила его, довольного и замечтавшегося, стала строгой и скрылась, чтобы передать ему пропуск. У них была практика в суде. Федор взялся за ручку двери и увидел тощего высокого человека с черными усиками, направлявшегося к нему снизу от Кржижановского. Петька, видно, только кончил браниться с женой, румяной белотелой девушкой из педагогического института, и старательно отворачивался от нее, хотя и держал за руку. Подойдя к Федору, Недотрогова сняла квадратные очки и улыбнулась смущенной доброй улыбкой. У нее были красивые, ясные глаза.

– О, наш деревенский приехал! – пошутил Федор, пожимая крепкую руку Петьки.

– Я и говорю, неужели не было места в Москве? – сказала Изабелла своим громким, резковатым голосом и попыталась повернуть голову Петра к Федору, словно тот был истина в последней инстанции. Но Петр оттолкнул ее руку. – Там воды горячей нет, Федор! – чуть не плача сказала Изабелла. – А название!

– Ладно-ладно! – сказал, рассмеявшись, Федор.

Петр, побагровев, развернулся к Изабелле.

– Объясняю еще раз! – сказал он спокойно. – В Москве не было места, и мне предложили деревню! Пусть Гадюкино, но это мой шанс! С тобой или без тебя я отработаю, а позже стану заместителем прокурора Москвы. Вот увидишь!

Они бранились еще некоторое время, пока Недотрогова, обидевшись, не ушла в институт. Федор уже открыл дверь, но подкатил красный трамвайчик и оттуда выпрыгнул элегантный высокий человек с вязаным шарфом на шее. У юного Мягкова были бакенбарды, как у Пушкина. В руке он держал растрепанную книгу. Друзья обнялись и через десять минут расселись на длинных узких скамьях зала заседаний.

Старая судья поправляла петушиный начес. В клетке сидел стриженный наголо подросток лет шестнадцати. Застывшими жестокими глазами он оглядывал пришедших и долго рассматривал Федора, непонятно чем выделив его. В это время выступала мать парня, неестественно высокая сутулая женщина с квадратными кистями и крашеными кудрями. Она прищуривала недоверчивые глаза, поворачивалась к судье огромным ухом, но ничего не понимала. На все слова судьи она повторяла грудным скрипучим голосом одно: подсудимый хороший, добрый, ласковый мальчик и не мог совершить преступление. Мать упорно держалась той версии, что какие-то люди подставили ее сына, и обвиняла в коррупции сидевшего в зале молчаливого следователя.

Круглолицый улыбчивый адвокат настаивал на смягчении ответственности.

– Будем милосердны к тем, кого плохо воспитали, – говорил он, любовно оглядывая лица собравшихся.

Судебное дело, включенное в план посещения студентов юридического факультета, состояло в том, что подросток выбил глаз охраннику своего колледжа. «Ему не понравился мой взгляд!» – говорил охранник, также пришедший на заседание.

Все преступление засняла камера. Повреждение глаза квалифицировали как тяжкий вред здоровью, и прокурор, молодой черноусый мужчина, официальным монотонным голосом просил дать подростку три года тюрьмы. Но дело, в целом ясное, шокировало прогрессивную общественность одной деталью, до которой еще не дошли, поэтому зал был полон репортеров и студентов юридических вузов.

На месте секретаря суда Федор заметил красивую девушку с прямыми светлыми волосами, одетую в леопардовое платье. Девушка остервенело жевала жвачку и быстро стенографировала, неправильно зажимая ручку между указательным и безымянным пальцами. Это была подруга Ильи Мягкова – Пелагея Медузова. Мягков вздохнул, увидев ее, и принялся расчесывать пушкинские бакенбарды.

Когда объявили перерыв, Федор отошел с Анной в пустынный закуток, под предлогом «там тихо», и быстро поцеловал в теплые солоноватые губы.

– Что ты делаешь, увидят! – сказала Миловидова, испуганно огляделась и села на длинную скамью, расправив серое платье.

– Как твоя судья, опять обжаловали? – насмешливо спросил он, подсаживаясь к ней так, чтоб касаться бедром.

Миловидова проходила преддипломную практику у одной судьи, со странным именем Изольда Исааковна, сильно сблизилась с ней и рассказывала, что решения ее постоянно отменяли.

– Не смейся! – сказала она, широко округляя глаза. – Вот ты учишься, получишь скоро красный диплом, начнешь практиковать, и что? Ты живешь в России.

Федор подумал, что это не ее мысли, а слова обожаемой ею судьи.