Крылатые люди

Сколько-то секунд Иконников вслушивался в легкое жужжание наушников, но чем дольше не слышал в них ответа, тем острей и острей сознавал всю отчаянность положения экипажа. Константин был почти уверен, что в такую ночь сумеет выйти на аэродром. Но знал он и то, что не сумеет посадить свой дальний бомбардировщик.

Константин долго не решался заявить об этом. Потом, собравшись с духом, вызвал по СПУ стрелков Кувшинова и Ширяева, тоже как-то странно притихших в хвосте.

— Командир ранен, машину веду я, — проговорил он. — Что будет дальше, не знаю, но посадить самолет не смогу. Так что готовьтесь, придется прыгать.

На это Кувшинов ответил не сразу, но твердо:

— Прыгать не буду, что бы ни случилось, не могу оставить на произвол судьбы раненого Ширяева.

— Что с ним?

— Ноги перебиты… Что мог, сделал, раны перевязал.

— Дела!..

Крутанув головой, Константин увидел, как Вихорев притиснулся к борту, прижал к шее бинты и замер.

Тут самое время пояснить, что управлять из штурманской кабины посредством ручки (штурвала там не было) таким тяжелым, малоустойчивым в продольном отношении самолетом, каким был Ил-4, не так-то просто. Если же учесть более чем скромные навыки Иконникова в пилотировании и то, что он взялся за ручку управления в своем самолете впервые, тогда в какой-то мере можно будет представить всю отчаянную серьезность создавшегося положения.

Кое-как он приспособился к ручке управления, но как упряма и тяжела она была в его руках! И Константину приходилось то упираться в ручку от себя, то удерживать ее, чтоб она не ушла вперед. Штурман едва справлялся с «пудовой» ручкой двумя руками. Потом, вспомнив, что можно помогать себе триммером, прокручивая его рукоятку на борту под левой рукой, Костя мало-помалу приспособился снимать пики усилий, то и дело возникающие на ручке управления от руля высоты. Рукам стало полегче. Очень уставшая правая рука, дрожащая от напряжения, чуть разгрузилась. Но самолет никак не хотел лететь строго горизонтально. Он двигался по синусоиде, то наклоняясь вниз, то вздымаясь, отчего и высота полета непрерывно менялась. Но Иконников меньше всего об этом думал. Он думал о другом: "Угроблю я их, это факт! Не посадить мне машину!"

Больше часа пришлось ему, борясь с упрямой тугой ручкой, лететь, будто колыхаясь на волнах. Порой Косте казалось, что минутная стрелка стоит на месте. Но вот наконец среди заснеженных, мерцающих в морозном воздухе полей он различил свой аэродром.

"Как дать сигнальную ракету?.. Руки заняты. Ладно, черт с ней, с ракетой!.."

Угловато разворачиваясь, он повел самолет "по коробочке", всячески отдаляя выход на последнюю прямую. В эти секунды она ему представлялась в буквальном смысле последней… Так что торопиться с этим не хотелось. Он скорее почувствовал, а потом и увидел, что из-под моторных ниш выходят ноги шасси. Быстро оглянулся на Вихорева, полагая, что тот пришел в себя: кроме него, никто другой шасси выпустить не мог. Но Вихорев за штурвал не держался. С поникшей головой он привалился к левому борту.

Вот когда Иконникову вспомнились все его давние и очень немногие посадки. На учебном «стандарте» — планере Антонова. И на «аврушке», когда он сломал противокапотажную лыжу и был изгнан как неспособный из летной школы… Вспомнился ему, конечно, и единственный вполне самостоятельный полет на У-2, когда Китновский заставил его увести самолет из-под носа немцев. Пожалуй, этот-то полет и помог ему в данном случае.

Между тем Костя уже сделал три круга над аэродромом. "В последний раз, — решил он, — больше не стану уходить на круг: все равно сил не хватит!"

И как знать, если бы не чувство величайшей ответственности за жизнь раненых товарищей, если бы он один был на борту, возможно, у него и не хватило бы сил собрать всю волю, всю энергию, чтобы попытаться превзойти самого себя и все же приземлить машину на четвертом заходе.

Увы… Первая и последняя самостоятельная ночная посадка штурмана Иконникова, пилотировавшего двухмоторный бомбардировщик Ил-4, была выполнена далеко не на пятерку. Более того, оп ударился колесами так сильно, что, несмотря на снег, несмотря на исключительную прочность стоек шасси, они все же не выдержали.

Сперва отлетела одна нога шасси, и самолет повалился на крыло, вслед за этим вывернулась и вторая. Пропеллеры стали чиркать концами о мерзлую землю и загнулись в рога, моторы затихли, а самолет, все еще имея большую скорость, мчался на брюхе по укатанному снегу полосы. Теперь он был всецело во власти инерции, и штурману никак не подвластен. И вот тут, к ужасу своему, Константин заметил, что самолет стремится к краю полосы, где возвышается уплотненный снежный бруствер.

Эти последние две-три секунды перед неотвратимым столкновением со снежным уступом и поныне возникают в глазах Кости. Вот бугор рядом! "Мгновенье, остановись!" Вот уже застекленный нос вонзается в снег. Треск, скрежет раздираемого металла. Через проран внизу врывается снежный пресс. "Все!"