Читаем Крылатый пленник полностью

Пленные добыли на воле две пустые консервные банки из жести. Иванов одну прибил к доске, натыкав гвоздём дырок в боковой стенке, чтобы рваные края дыр, похожие на шипы, торчали наружу. На первую банку насадили вторую, большего диаметра, у которой дыры-шипы глядели вовнутрь. Получилась тёрка-мельница, или своеобразная крупорушка с жестяными тёрками-жерновами. С помощью этой «малой механизации», как шутили пленные, сохранявшие неистребимый русский юмор, овёс мололи, а смолотую массу ссыпали в миску.

От двухсотграммовой хлебной пайки оставляли по двадцать граммов для закваски. Замоченный в миске овёс закисал и начинал бродить. Потом, когда брожение заканчивалось, клейкая масса выдавливалась через тряпочку, а жёсткая шелуха оставалась внутри, в тряпице. Выдавленная масса варилась с солью на чугунной печурке. Получался кисель, вряд ли привлекательный для строгих гастрономов, но укрепивший и продливший немало жизней в лагере. Им друзья усиленно угощали и французского пилота Ива Маэ из боевого состава «Нормандии». Вячеслав и Василий очень полюбили этого жизнерадостного и весёлого француза.

Однажды обоим друзьям, Терентьеву и Иванову, посчастливилось попасть и на текстильную фабрику, где пленные работали землекопами.

Вячеслав копал канаву для прокладки водопроводной трубы. Он неторопливо действовал заступом, выбрасывая грунт в сторону. Скучающий неподалёку конвоир зазевался.

Вдоль траншеи, по земляному отвалу, утопая по щиколотки в рыхлом грунте, гуськом шли молодые польские работницы. Одна из полек, поравнявшись с Вячеславом, тихонько спросила:

– Цо вы роете, пане?

Вячеслав оглянулся на конвоира и довольно явственно ответил:

– Могилу для немцев!

У полек с лиц сбежали улыбки. Они испугались опасных слов и самого тона. Но конвоир не обратил на них внимания. И когда работницы шли обратно, та, что первая заговорила с Вячеславом, теперь уже чуть смелее, с ласковым лукавством наклонила лицо и тихонько проговорила:

– Так кому пан копает могилку?

Засмеялась, помахала рукой и убежала.

<p>5</p>

Выходы за зону подкрепили обоих друзей – Терентьева и Иванова. Помогли они и другим ослабевшим товарищам. Едва восстановились силы – сразу же вернулись к планам бегства.

Снова группы по двое, по трое, редко в большем составе циркулировали по зоне, опять в этих прогулках-совещаниях смогли участвовать и Вячеслав с Василием.

Первый подготовительный шаг подсказала сама жизнь.

При лагере имелась маленькая столярная мастерская. Там работали военнопленные, некогда ушедшие в авиацию от столярных верстаков. Инструменты перед началом работы им приносили в ящике из-за зоны. Вечером в том же ящике инструменты уносились.

Нужно было обзавестись кусачками, клещами или примитивными ножницами для резки проволоки, опутывавшей лагерь в три или четыре ряда. Подобие кусачек можно было либо добыть, либо изготовить в мастерской, назвавшись столяром или плотником. Конечно, последовало бы скорое разоблачение, но инструмент был бы уже в руках.

Назвавшись столяром, Вячеслав получил от лагерной внутренней администрации направление в столярку. Встретили его здесь недоверчиво. Своими неумелыми приёмами даже при ремонте простых табуреток он вызывал недоумение. Стало ясно, что больше одного-двух дней не продержаться. Нужно поспешить!

В обеденный перерыв, когда мастерская опустела, он подобрал две сломанные железки и начал тихо мастерить подобие ножниц. И вдруг Вячеслав заметил в тёмном закутке мастерской другого человека, который делал… такую же работу!

Этим незнакомцем оказался Максим Воротилкин, парень из другого барака. Иванов и Воротилкин мгновенно сообразили, что готовятся к одному делу, но от разных групп. И оба испугались, не начались бы слушки и разговоры. Возможно, что именно эта нечаянная встреча ускорила дальнейшие события. Потому что в ту же ночь весь лагерь был поднят и выстроен по тревоге.

Прибежали надзиратели. Пленных без конца считали и пересчитывали. Надзиратель Попич рвал и метал. Никто ещё не понимал, в чём дело и отчего такой шум. Потом выяснилось, что в эту ночь трое военнопленных, в том числе Макс Воротилкин и Герой Советского Союза Ситнов, воспользовавшись сырой туманной погодой, вырвались на свободу. Бежали они с помощью тех самых ножниц, которые Вячеслав нечаянно видел в руках Воротилкина. Ими была перерезана проволока в глухом уголке лагеря, за уборной.

Оказалось, что идея с ножницами пришла Вячеславу с опозданием, когда другая группа уже работала над осуществлением такого же замысла. И хотя их опередили, Иванов и Терентьев искренне радовались успеху товарищей.

Радость оказалась непродолжительной. Через неделю лагерь снова строился на маленьком плацу. Появились торжествующий лагерфюрер и эсэсовский чин. Затем привели майора Ситнова. Верный сын своего народа, удостоенный родиной звания Героя, стоял перед строем весь избитый и окровавленный. Переводчик громко читал:

– Этот русский военнопленный совершил дерзкий побег и поставил себя вне закона. Он заслужил и понесёт тяжёлую кару – расстрел.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза
О, юность моя!
О, юность моя!

Поэт Илья Сельвинский впервые выступает с крупным автобиографическим произведением. «О, юность моя!» — роман во многом автобиографический, речь в нем идет о событиях, относящихся к первым годам советской власти на юге России.Центральный герой романа — человек со сложным душевным миром, еще не вполне четко представляющий себе свое будущее и будущее своей страны. Его характер только еще складывается, формируется, причем в обстановке далеко не легкой и не простой. Но он — не один. Его окружает молодежь тех лет — молодежь маленького южного городка, бурлящего противоречиями, характерными для тех исторически сложных дней.Роман И. Сельвинского эмоционален, написан рукой настоящего художника, язык его поэтичен и ярок.

Илья Львович Сельвинский

Проза / Историческая проза / Советская классическая проза