Крылатый следопыт Заполярья

В самом деле, сквозь ветровое стекло пилотской кабины виднелись темные силуэты машин Черевичного и Котова. Обуреваемый репортерским любопытством, я втиснулся между креслами Титлова и Кузнецова. Они мирно беседовали, полностью доверившись включенному автопилоту. Выглядели хоть и спокойно, но чуточку настороженно.

Шел третий час после старта из бухты Темп. Штепенко снова поднялся к астролюку. Измерив высоту солнца, приказал Челышеву запросить идущие впереди самолеты. И Падалко — штурман Черевичного, и Дмитрий Николаевич Морозов — штурман Котова подтверждали правильность расчетов флагманского навигатора. Войдя в пилотскую, Александр Павлович наклонился над креслом Кузнецова:

— Пришли, Александр Алексеич, координаты те самые: восьмидесятую параллель пересекли, сто пятьдесят пятый меридиан под нами.

Кузнецов кивнул. Титлов, выключив автопилот, взялся за штурвал, начал сбавлять высоту. Челышев протянул Кузнецову радионаушники. Скороговорка Черевичного, чуть хриплая от треска в эфире, звучала все же настолько отчетливо, что и мне, стоявшему рядом с начальником экспедиции, было слышно каждое слово:

— Как вам нравится эта льдина, Александр Алексеич?

Кузнецов поджал губы, что означало у него скрытое волнение, и после минутной паузы ответил:

— Добро, Иван Иваныч, добро…

Разрешение на посадку дано. Самолеты Черевичного и Котова кружили над ровным овальной формы ледяным полем, ограниченным по краям бугристыми торосами. Стрелка нашего высотомера бежала по циферблату влево. Титлов заложил крутой вираж. Какое-то мгновение мне из штурманской кабины не было видно ничего, кроме ярко-голубого неба и сверкающего на солнце золотистого крыла ИЛа. Потом снизу навстречу нам побежали льды. Высотомер показывал уже 200, 150, 100 метров. Торосы внизу приобрели объемные очертания, стремительно увеличивались в размерах, Машин Котова и Черевичного несколько минут вообще не было видно. Но вот они появились, теперь уже прямо под нами, и показались мне черными жучками, торопливо бегущими по белому полю…

Вот над льдиной взметнулся столб фиолетового дыма, Это Иван Иванович сбросил дымовую шашку, чтобы определить направление ветра. Сейчас будет садиться… Эх, скорей бы уж!

Вот передний жучок застыл, словно влип в белую скатерть. За хвостом его поднялось снежное облачко.

— Сел Ваня, молодец! — пустил петуха Штепенко, с детской радостью захлопав в ладоши.

— Ура! — дружно закричали Волков, Челышев, я. Что-то буркнул себе под нос невозмутимый Титлов. Улыбнулся довольный Кузнецов.

Пока наш ИЛ кружил над местом посадки, все напряженно смотрели вниз. Машина Черевичного стояла неподвижно. Рядом с ней чьи-то фигуры вертелись вокруг воткнутого в снег стержня, — бурили лед, проверяли крепость, толщину поля. Остальные участники высадки двигались взад-вперед, размахивали пешнями, лопатами. Вскоре на белое поле легли темные полосы посадочного «Т». Еще минут через десять — пятнадцать вторая машина — котовская — коснулась льда своими лыжами.

Титлов перевел ИЛ на бреющий полет, мы пронеслись над самыми остриями торосов. Морской лед, проглядывавший из-под снега, казался то зеленоватым, то голубым, то искрился всеми цветами радуги в солнечном блеске, В какую-то долю секунды очень близко под нами промелькнули лица, фигуры ледовых новоселов. Высоко задрав голову, счастливо щурился огромный грузный Водопьянов. Черевичный обнимался с Котовым. Сквозь темные очки смотрел на солнце Острекин, хлопая по спине такого же радостно взбудораженного гидролога Михаила Михайловича Сомова. Еще двое кружились, взявшись за руки, как ребята. Кто это был, я так и не разглядел, возможно два наших Павла: гидролог Гордиенко и геофизик Зенько.

Но больше всех я, журналист, завидовал своему коллеге кинооператору Володе Фроленко. Он метался по льдине как угорелый, стремясь поймать в объектив первые самые сенсационные кадры.

…Ко всему привыкает человек. Совсем недавно, позавчера — 9 апреля, первожители океанского льда казались мне людьми сверхъестественной отваги. А сегодня, 11-го, и сам я в числе новоселов высоких широт. Отчаянно горд тем, что, снова попав пассажиром к Титлову, участвовал в первой посадке на лед скоростной машины на трехколесном шасси. Хотя, строго говоря, гордиться особенно нечем. За полсуток до нас на Первой базе у Черевичного опустился самолет еще более громоздкий — «летающий танкер» Задкова.

Задков, пилот, не знающий аварий и к тому же мужик хозяйственный, подсчитал: если отказаться от громоздких лыж, можно взять на борт лишнюю тонну горючего в бочках, что для экспедиционных запасов на льду весьма существенно. И Василий Никифорович скакнул от Тикси за 80-ю параллель, посадил на лед машину весом свыше 35 тонн на колесном шасси. Молодчага! Сам Кузнецов, участвовавший в этом пионерном рейсе, сдержанный, обычно молчаливый, и тот не мог скрыть своей радости, поглядывая на сложенные штабелем бочки, к которым кто-то из остряков-механиков прикрепил самодельную фанерную вывеску:

«Нефтелавка. Керосина нет…»