Крылатый

— Я, кажись, уже сошёл, — пробормотал Шон, протирая глаза.

Убедившись, что мы не исчезли, он вскочил, сграбастал нас обоих в охапку и чуть не оглушил:

— Живы, морды упырьи!

— Раздавишь, — прохрипел я.

— И не ори так, — добавил полупридушеный Ван.

Шон тут же разжал руки и мы, немного подкорректировав направление падения, рухнули на диван, пытаясь отдышаться после этой попытки покушения, замаскированной под радость. Голова закружилась так, что потолок с полом временно поменялись местами.

— Эй, эй, братишки, вы ещё здесь? — Шон помахал ладонями перед нашими лицами.

— Больше так не делай, — с трудом ответил Ван, держась за горло.

— Лучше покажи, где здесь еда, — сказал я, пытаясь сфокусировать взгляд. — А то мы скоро кем-нибудь закусим…

— Ща будет вам еда, упыряки, — мой старший брат тут же повеселел.

— Пирожное хочу! — сказал я ему в спину. — Кремовое с клубникой!

— И мне! — сказал Ван. — Два! А лучше все четыре!

Шон ушёл, а мы остались сидеть.

— Всё ещё не верю, что мы живы, — сказал я, глядя в небо за распахнутыми створками окна. — Там было… жутко.

— Я знаю, — тихо ответил Ван. — Знаешь что, за твоим последним желанием сейчас Шон пошёл, а как на счёт моего?

— Гитара?

О, нет, о ней сейчас даже подумать страшно! С такими руками… Вана, видимо, посетили те же самые мысли.

— Нда… не судьба…

— Да можно и без гитар обойтись. Так песни орать мы, что ли, разучились, а?

— Хм… Тогда «Врата, которых нет»[14]?

— Давай!

Прикрыв глаза и отстукивая ритм ногой по паркету, мы хрипло и далеко не так хорошо как обычно, зато от всей души, запели.

Коснись теплом крыла моей души…
Я жду чудес — я закрываю глаза.
В который раз мне сохранили жизнь,
В дороге в небо снова отказав!

Но я вижу мост над горящей рекой!
Я вижу тень твою впереди!
Я знаю — мне ещё далеко,
Сквозь ночь и память, сны и дожди!

Но я успею — у меня есть крылья…
Их плохо видно под смертной пылью…
Я умею летать!..

Мы почти допели, осталось всего несколько строк, когда распахнулась дверь и зашли мама с дедушкой и отцом. Я бы заткнулся сразу, будь один, но… мой светлый брат так редко чего-то действительно просил.

Ну, я закрыл глаза, сделав вид, что никого не заметил.

…Смотри — мои следы стирает день!
А дождь в окно опять смывает витраж!
И крыльев плащ истрёпанный в беде,
Опять тоскует по ночным ветрам!..

В наступившей тишине гулко прозвучал голос дедушки:

— А я вам что говорил, дети мои? Этих двоих даже смерть не берёт, обратно выплёвывает — они ей поперёк горла становятся. Оболтусы!

Ван вздрогнул, открывая глаза.

— Дедуля пришёл, — сказал светлый. — Ща мы получим за всё…

— Уже получили, дурни! — рыкнул дед.

Я старательно не смотрел на родителей. Ничего я не забыл, хотя хотелось бы.

А мама подошла поближе, обняла поднявшегося навстречу Вана.

— Ну куда же ты один убежал, малыш?

— Не знаю, тётя Иль. Я ведь не все способности Хранителя знаю ну и…

— Понятно, глупый мальчишка. Тебе бы стоило доучиться!

— Знаю… — Ван тяжко вздохнул. — Только мне пути назад нет.

— Мы что-нибудь придумаем по этому поводу, — пообещала мама.

А папа, в это же время, ободряюще сжав светлому плечо, сел рядом со мной.

— Пап, я твои часы потерял, — повинился я, не поднимая взгляда. — И мотоцикл, наверное, тоже.

— Бедный мой сын, — вздохнул отец и обнял меня за плечи, согревая замёрзшую в комок душу. — Опять всюду оказался виноватый? Забудь… Мотоцикл твой цел, а на часы плевать мне. Эх, если бы со мной так как с тобой первая любовь поступила, я б, наверное, до сих пор никому не верил.

— Да какая «любовь», отец мой Император?! Эта девочка была сильной менталисткой, а у меня защита оказалась никакой… из-за сотрясения головы.

— Головы? — папа весело хихикнул. — Мозгов нету, да?

— Не ночевали! Одни опилки с тараканами… да ещё нотные тетради…

Мама села по другую сторону от меня и внутри всё опять замёрзло.

— Малыш…

— Уй, деда, больно! — послышалось шипение брата.

— Обалдуище, что б ты больше на такой риск один не шёл, ясно?! Ещё не хватало мне тебя так же как твоих родителей потерять…

— Д… дедушка… а откуда ты моих родителей знал?!.

Я покосился на маму не поднимая головы. Кем я стал в твоих глазах, мамочка?! Но не буду ничего отрицать, не буду лгать ни тебе, ни себе и оправдываться тоже не буду. Не в чем мне оправдываться и незачем.

— Ребёнок мой, — мама взяла меня за подбородок и силой повернула лицом к себе.

Швы на шее дёрнуло болью и кровь обожгла под бинтами, но я постарался не выдать себя.

— Ирдес! Посмотри на меня! — я послушался и мама легко прочла все мои мысли.

Дрогнув, она крепко обняла меня и я зашипел от боли, но не отстранился.