Крылья черепахи

Разбуженная женщина кричит, зовет на помощь того, с кем делила кров и растила детей. Под танковый рев все равно ничего не слышно, и ей зря забивают рот простыней. Дезертиры неслышно хохочут. Их слишком долго унижали, теперь их черед унижать других. Один, оседлав женщину, кулаком бьет ее по лицу – лежи смирно, стерва! Второй в нетерпении расстегивает ширинку. Смотри, дядя! Твоя жена еще не старуха, она еще вполне лакомый кусочек. Смотри!.. Что дергаешься, герой, – хочешь напасть? Попробуй. А пулю-дуру в печень не хочешь ли?

Мужчина знает: он должен прыгнуть. Сначала метнуться вбок, прочь от линии выстрела, потом вперед – и попытаться выбить оружие. Пусть это безнадежно, пусть это будет последний его прыжок. Пусть ухмыляющийся дикарь с автоматом только того и ждет. Но он должен – просто потому, что он мужчина. Мужчины, в отличие от трусов, очень просто устроены, их мысли прозрачны, их действия легко просчитываются заранее.

Прыжок!

И гром с молнией прямо над ухом. Дезертира с автоматом почему-то отбрасывает на кровать, где избитая плачущая женщина еще сопротивляется насильнику. Мягкая пуля из крупнокалиберной бельгийки, отдав энергию мишени, валит с ног и бизона, не то что двуногое животное.

Автомат падает на пол. Уцелевшие дезертиры, выбравшиеся из кровавой кучи-малы на кровати, не пытаются его подобрать. Выражение их лиц словно управляется тумблером: из глумливого – назад в затравленное, скачком.

Мужчина уже опомнился. Он подхватывает автомат. Грабителей он отпустил бы, но насильникам нет спасения.

– Не надо, папа.

Сын проснулся, все понял, тишком пробрался в гостиную, снял со стены незамеченное дезертирами ружье и нашел в шкафу патроны. Сыну не меньше отца хочется сполна рассчитаться с подлецами, но он умный мальчик. И он не испытал унижения, равного унижению отца.

– Папа, зачем нам лишние трупы? Ну, вы! – Это трясущимся дезертирам, поддерживающим портки. – Вон отсюда! В окно!

Прыг, прыг! Окна спальни выходят во двор, оттуда можно уйти задами. Какие дезертиры, вы о чем? Не видели! Да хоть обыщите весь дом – разве мы похожи на укрывателей?

Плачущая женщина пытается прикрыть грудь обрывками ночной рубашки.

– Мама, все в порядке, не плачь, все уже кончено...

Труп за ноги стаскивается на пол. На постельном белье – обширные глянцевые пятна.

– Это надо сжечь. Не выстирать, а именно сжечь...

– Почему? – Отец в недоумении. – Мне кажется, мы должны сообщить кому следует...

Он сам не знает, кому следует сообщить о дезертирах, и оттого возражает несколько неуверенно, но находит у всхлипывающей жены поддержку кивком. А может быть, ей просто жаль жечь почти новое белье.

– Не надо никому сообщать, – по-взрослому низким голосом говорит сын. – Вы ничего не понимаете. Правда, не надо. Папа, где у нас лопата? Его надо закопать подальше, я знаю хорошее место. И автомат тоже надо закопать...

Он уходит за лопатой, а мужчина с неловкостью – он оказался не на высоте! – прижимает к себе подругу, гладит вздрагивающие плечи: «Успокойся, родная, все хорошо. Это печальное недоразумение, но оно кончилось и больше не повторится, впереди у нас только хорошее, это я тебе обещаю...».

И в его объятиях женщина понемногу успокаивается.

* * *

Проснулся. Бр-р...

Все орут. Милена Федуловна бьется в истерике, а при ее телесах это страшное зрелище. Что такое, почему базар?

– Она сгущенку украсть хотела! – просвещая меня, пронзительно верещит Викентий. – Большой ложкой влезла! Вон в ту банку, что открыта!

– Кеша, как тебе не стыдно! – упрекает его бабушка. – Ты же мужчина!

– Да? – Викентий на миг теряется, заподозрив, что в статусе мужчины заложены не одни сплошные преимущества. Он этого не ожидал и сильно расстроен. Кроме того, он шибко не любит Милену Федуловну. – А сгущенка все равно общая!

Неотразимый аргумент.

Леня не вмешивается в диспут, но взрыкивает и булькает, видимо, ухитрившись отыскать в происшествии юмористическую сторону. Матвеич кряхтит и вертит головой. Коля угрюмо молчит, он вообще неразговорчивый. Инночка гыкает. Надежда Николаевна возмущена: «Безобразие!». Точку в происшествии ставит, естественно, Феликс.

– Значит, так... – говорит он, обращаясь вроде бы к схваченной за руку преступнице, а на деле к нам всем. – Как врач я заявляю, что не вижу здесь пациентов, которым повредило бы небольшое лечебное голодание. И рыбная диета тоже. Как мужчина я вполне понимаю уважаемую Милену Федуловну и не имею к ней претензий. Однако как э... кстати, мы еще не выбрали старшего в нашей команде, руководителя, что ли. Предлагаю свою кандидатуру. Есть другие предложения? Нет? Проголосуем или сначала откроем прения?

– Преть не будем, – врзыкивает Леня. Рот до ушей.