Крылья империи

Красно-синяя лава конногвардейцев сначала казалась Сиверсу единым существом, невыразимо кричащим, потом — стеной, затем стена распалась на злых усатых всадников, и изо всех невероятно разросся один вахмистр, вздымающий в своей деснице игрушечную для такой ручищи саблю. Полковник понял, что будет сейчас этим вахмистров зарублен, и ждал этого мгновения с ужасом и восторгом. И — вспомнил, дернул из седельной кобуры забытый в горячке сабельного боя пистолет, успел выстрелить в гневное лицо, и, оттолкнув с пути воющую кровавую рожу — забавно, живую — ринулся в гущу схватки, суя руку за другим пистолем. Он еще успел очень удивиться, когда истоптанная земля вдруг бросилась ему навстречу.

Пришел в себя от настойчивых похлопываний по лицу и чесночного духа, выдыхаемого прямо в ноздри.

— Вашбродь, а вашбродь, — доносился басовитый голос, — не спешите помирать.

— Was? — полковник открыл глаза и обнаружил прямо перед собою обыкновенного русского солдата, потертого и небритого. Обмундирование было залепано грязью до полной неразличимости.

— Вы, вашбродь, мне по-немецки не лопочите, — важно сказал солдат, — А отвечайте прямо: вы за Петра или за Катерину?

Красная площадь была заполнена людьми, и губернатор Салтыков — небольшой человечек на громадном помосте, трибуна вышла вроде эшафота — начал читать манифест, выкрикивая слова по одному. Выкрикивал он их радостно — недолгим оказалось его гонение. Он уже ощущал новую монаршую ласку, предвкушал новый поход на недобитого Фридриха. Люди слушали. Тишина была — гулкая, стариковский голос будто отражался от небесных сфер, и пронизал горожан, словно призраков. Наконец, фельдмаршал закончил с выкриком: "Виват, Екатерина!". Голос его остался одиноким. Народ угрюмо молчал, но сквозь это молчание поднимался тихий еще ропот.

Фельдмаршал почти растерялся — он ждал народного восторга. Решив преодолеть стеснение москвичей, выхватил шпагу, взмахнул над головой. Еще раз — по-петушиному — крикнул «Виват». Горожане уже не молчали — толпа издавала недружелюбное ворчание, правда, опасливое и негромкое.

Салтыков не стал вдаваться в причины народного неудовольствия. Куда больше его заботила милость Екатерины. А провозглашение по правилам срывалось. Еще чуть — и ему не зачтется. И не будет главной, ратной, награды, не будет настоящей власти — не над городом, над напряженно следящей за его маршами Европой!

Поманив адъютанта, спросил зло:

— Неужели трудно организовать глас народа?

— Так ведь это… — пытался оправдаться тот отсутствием команды, но — напоролся на свирепый взгляд, осекся и метнулся к рядам мушкетер гарнизона.

Салтыков едва не сплюнул вслед от досады на себя. Ведь мог подумать заранее! Но время не воротишь. Он снова махнул клинком, крича здравицу:

— Ви…

И его голос пропал, растворившись в другом, молодом, басистом, уверенном:

— Пакет губернатору и коменданту от императорского величества!

К помосту пробивался всадник — лошадь замылена, белый колет и лосины испятнаны потом, шлем — набекрень. Толпа, уминаемая, недовольно шипела, но раздавалась.

Принял протянутую офицером комендатуры руку. Грохнув сапогами о пустоту под досками помоста, встал во фронт. Глаза навыкат, усы штопором. На обшлагах — вахмистрские лычки.

— Давай, — протянул руку Салтыков.

Тот медлил.

— Давай, я — губернатор. Давай пакет от ея величества.

— Не дам, — упрямо ответил кирасир и вдруг заорал: — Потому как пакет — от его величества Петра. А потому не про тебя, изменщик!

И отбросил старика прочь, выхватывая палаш.

— Арестовать! — от могучего удара у фельдмаршала шла горлом кровь. Лопнули хрупкие от старости кости, проткнув легкое.

Солдаты недоуменно смотрели на схватку между начальством и гонцом. Тут к строю решительно подошел купечески одетый детина, взял за грудки салтыковского адъютанта, спросил веско:

— Что, поторопился твой генерал малость? Не все гвардейским выкормышам престолом вертеть! — после чего нанес поддышный удар полупудовым кулаком и взял от бесчувственного тела шпагу.

Это послужило сигналом. Гарнизон был вмиг разоружен и избит, затем горожане ворвались на помост, где еще отмахивался от нескольких противников рисковый вахмистр. И тут остался на помосте один.

Люди стояли внизу — без оцепления, вплотную. Поодаль кого-то еще били, лязгало и плюхало.

— Говори! — требовали от вахмистра.

— А что говорить-то? — ершился тот, — Я просто вез приказ. Приказ губернатору вашему. Приказ длинный, как французский роман, и, что внутри, я не заглядывал. А смысл все одно понять недолго: "Соблюсти присягу перед Богом, а честь перед людьми". Да не успел прискакать — он и то, и другое порушил. Кому же пакет теперь вручать? А, москвичи?

— Нам читай, — крикнул купчик-драчун, — всем. Мы-то, чай, "Виват, Екатерина!" не кричали.

— Добро, — согласился кирасир, — за бесчестием губернатора пакет вручаю народному собранию. Принимай приказ, народ московский…

Он сорвал с пакета важные сургучные печати и начал ровным низким голосом, зазвеневшим над площадью, как громадный набатный колокол, читать заключенные в нем бумаги.