Крылья холопа

Сабуров, узнав об этом, тотчас же примчался в монастырь с подношением, а приведенный из подвала Никодим с большой охотой объяснил, как выращивать рассаду и когда высаживать ее в землю.

Иконник был спасен. Черное духовенство постановило выпустить его на волю. Но перед уходом из монастыря Никодим, по настоянию архиерея, целовал крест на том, что никогда больше не будет пытаться выращивать виноград.

— Стой, стой! — простер руку преосвященный, увидев, что монашек хочет приложиться к евангелью и кресту. — Реки за мной громогласно: обетованье даю перед господом…

Никодим повторил со смирением:

— …даю перед господом…

— …никогда не сеять и не писать — углем ли, мелом ли, краскою ли, ни чем иным…

— …краскою ли, ни чем иным…

— …ягоду ту, виноградом именуемую…

— …ягоду ту, — с тем же смиренным послушанием прохрипел иконник.

— Аминь.

— Аминь, — отозвался он скорбным эхом…

Никешка слушал рассказ Никодима, ни разу не прервав его. А когда монашек кончил, он вдруг припал к его вздрагивающей руке и зарыдал…

Никодим крепко обнял ученика и, не сдерживая слез, зашептал:

— Потому я… Да разве не уважил бы… Не серчай, голубок мой… Прости старого меня…

ГЛАВА ПЯТАЯ ЛЕТЯГИ

Как только наступили погожие дни, Никодим, с дозволения вотчинника, освободил Никешку от работы в церкви и задал ему на все лето новый урок.

— Хочу, чтобы ты своими очами красу господню узрел и достойно воспел ее.

Мальчик не понял монашка.

— Не, дедко, не одолею, — сказал он. — Как запою, так сейчас заругаешься. Вот по-лисьи залаять, шмелем пожужжать, вьюгою взвыть — это ух-ты как ловко выходит!

Никодима умилила наивность ученика.

— Не голосом воспеть, а перстами…

— Перстами? — совсем уж растерялся Никешка.

— Тьфу, тьфу! — Никодим рассмеялся. — Ну и сморозил твой дедко… Не воспеть, а намалевать перстами…

Летний урок оказался очень заманчивым и довольно легким: броди день-деньской по полям, лугам, по роще и лесу, и все, что полюбится — цветок ли, травинка, кузнечик или божья коровка, — срисовывай да раскрашивай.

— Завтра же начну, — с радостью согласился Никешка. — Таких тебе мотыльков, бабочек, ромашек и васильков намалюю — не наглядишься!

И Никодим, возложив руку на голову любимца, благословил его на успешное выполнение летнего урока.

На рассвете Никешка, сунув за пазуху просяную лепешку и половинку луковицы, отправился в дорогу.

Однако в первый день он ничего толкового не сделал. Помешало совершенно непредвиденное. Едва очутившись в поле, Никешка наткнулся на картину хотя и давно знакомую, но неожиданно поразившую его. Раньше, до появления в вотчине иконника, Никешка часто сам выполнял многие работы для боярина. И тогда мальчику, запуганному грозными окриками старшого, едва живому от побоев и усталости, трудно было видеть и осознавать все безрадостное бытие подъяремных людей. Но теперь, работая под началом Никодима, Никешка чутьем угадал разницу между трудом за страх и трудом за совесть.

По ржаному полю ползли на коленях ряд за рядом старухи, молодушки, девушки, дети и пальцами с неуловимой быстротою очищали стебли и колосья растений от насекомых.

Здесь была и Никешкина мать. Она мельком взглянула на сына, чуть приметно улыбнулась ему и тотчас же, опасаясь гнева старшого, еще усерднее и быстрее задвигала пальцами.

Никешка взглянул в лицо матери. До чего же она похудела и состарилась! Как это он раньше не замечал на ее лице целую сетку паутинок-морщин? Да и других женщин не узнавал он: угрюмые, настороженные, молчаливые. Из-под платочков выбивались слипшиеся от пота пряди волос. Спины дымились от горячего пара, как у загнанных лошадей. В последнем ряду заметно начала отставать от других бабка Матрена. Она покачивалась из стороны в сторону, вот-вот повалится набок. Ее щеки посерели, растрескались. А ведь Никешка привык ее видеть дома, особенно в праздник, всегда улыбающейся, ласковой, с неизменным старческим бледноватым румянцем на щеках.

— Эй, ты! — гаркнул вдруг старшой Миколка. — Чего стал, аль гостинчика захотелось? — И, хлестнув в воздухе плетью, шагнул в сторону Никешки. Тот что было силы побежал прочь. — Ну погоди же! — топнул ногою Миколка. — Ужотко прознаешь, как от людей боярских бежать!

Чтобы дать выход вспыхнувшей злобе, он ни с того ни с сего обжег плетью спину Анисьи.

…Никешка постепенно осваивался с новым своим положением и каждый раз выполнял урок все добросовестнее и лучше. По вечерам он выкладывал перед учителем целый ворох лоскутов луба, бересты, холста и дерюги с изображенными на них анютиными глазками, иван-да-марьей, ромашкою, незабудками, васильками…