Крылья Мастера / Ангел Маргариты

– Погоди… – окликнул его Булгаков. – Ты что, действительно, хочешь застрелиться?..

– Нет, я гопака танцевать буду! – съязвил Богданов и соответствующим образом покривлялся, а потом со страшным грохотом опрокинул стул.

Этот звук изменил ситуацию: Булгаков выругался матом и пошёл следом:

– Ё-моё! Опомнись, придурок!

– От придурка слышу! Куда стрелять-то? – Богданов брезгливо взял со стола браунинг и приложил к виску. – Так или не так? А то я слышал, пуля по кости скользнёт и выскочит! – Он вопросительно уставился на Булгакова, держа злополучный браунинг ни отлёте, словно приглашая Булгакова вцепиться в него зубами и отобрать.

– Ты идиот! Полный идиот! Я тебя презираю! – закричал Булгаков, по привычке размахивая руками и приближаясь к нему, как оскалившаяся собака. – Дай сюда! – И попытался схватить пистолет, но Богданов был выше, ловчее и сильнее, и они несколько минут безуспешно боролись.

В сторону отлетел злополучный стул, половик под ногами пополз как будто живой; они рухнули на койку, и вдруг всё кончилось так же внезапно, как началось: всякое движение прекратилось, звуки исчезли, и лишь в ушах стоял негромкий, но чёткий, как удар кия, щелчок.

Булгаков сел на край кровати в изумлении глядя на Богданова, на его вмиг остановившееся лицо.

– Добей! – неожиданно громко и ясно сказал Богданов, косясь на него левым глазом, правый был неподвижен, как у манекена.

Булгаков с ужасом показал головой и отступил, как от пропасти. Он невольно дёрнулся и заметил, нет, не чёрта, а лишь жуткую, как потустороннюю тень – бескровное лицо лакея с моноклем в глазу над изголовьем, из уст которого, как мыльный пузырь, выползла сакраментальная фраза: «А ты как думал?!»

– Добей! – Богданов на глаза терял силы. – Добей… – хрипел он, на виске у него, как живая, выползла кровавая улитка; и только тогда Булгаков сообразил, что на виске Булгакова чернеет чёрная зловещая дырка.

Дальше он мало что помнил, хотя, конечно, уже навидался в «анатомичке» всякого, куда-то кинулся, что-то ещё раз опрокинул. Мать Богданова нашла его в прихожей, вцепившегося в шинель Богданова и твердящего:

– Ё-моё… ё-моё…

* * *

На следующий день его, потерянного и опустошенного до прострации, допрашивали в полиции:

– А вы знаете, что ваш друг болел сифилисом?

– Не может быть… – вяло среагировал Булгаков, думая о другом, о том, что надо бежать тайно и срочно, иначе от лунных человеков жизни не будет, вгонят они его в гроб!

– Может. Всё может, – с профессиональным равнодушием сказали ему. – И в такой стадии… – полицейский порылся у себя на столе и прочитал в какой-то бумаге, – когда затронут «головной мозг». Возможно… – полицейский поднёс бумагу в лицу, – у него был психоз.

– Психоз? – мучительно поднял Булгаков лицо. – Нет… он был адекватен…

И опешил. Вот ё-блин! Как же я раньше не сообразил! – он чуть не хлопнул себя по лбу, и чувство вины схватило его за горло, как клещи. Вот что меня мучило – ненормальность в поведении Богданова, то влюбленность в Варю, то полный разрыв с ней. Если бы я понял и всё объяснил ему, ничего не случилось бы. Его можно было бы спасти, лихорадочно подумал он, сейчас сифилис элементарно лечится.

Богданов прожил ещё сутки и умер, не приходя в сознание.

– Найду и убью! – опрометчиво пообещал Булгаков, белея, как снег на улице.

– Дурак! – живот среагировала Тася и максимально выразительно повертела пальцем у виска, в свете происходящих событий это было немаловажным предупреждением. – Они тебя в таракана превратят! – И для экспрессии выпучила глаза, что было особенно смешно, глядя на её всегда спокойное, уравновешенное лицо.

Теперь и она прониклась страхом перед странными людьми, которые, как казалось ей, назидательно довели Богданова до самоубийств. Так ведь в полицию не заявишь и ничего не расскажешь. О чём? О своих доморощенных подозрениях?

– Ну и пусть! – не отступил Булгаков, сжимая кулаки так, что побелели косточки пальцев.

– Ты как хочешь! – вдруг заявила Тася. – А я собираюсь к маме в Саратов!

Булгаков испугался, дело нешуточное, а весьма серьёзное, так можно семьи лишиться, доступного секса и всех прочих домашних благ, и они ударились в бега, вначале на Рейтарскую, потом – ещё дальше. И часто оглядывались. Однако их никто не преследовал, на время оставив в покое.

Но страх перед неведомым остался.

Глава 2 1916–1918. Побеги. Гоголь

На уровне бессознательного, и сидел там, как заноза, вытащить которую без постороннего вмешательства не было никакой возможности, мало того, она периодически напоминала о себе упадком душевного равновесия и скулящими болями в желудке.

Больше всего доставалось Тасе, но она была спокойна и безмятежна. Каждый раз, когда Булгаков глядел на нее, ему казалось, что она все знает и понимает, но молчит; конечно же, это не так, у всех людей глубокомысленный вид, а толку от этого никакого, думал он.