Крылья Севастополя

Столовая размещалась в подвале Михайловского равелина, и лучшего места для этого, казалось, было и не найти. Построенный еще во времена парусного флота для прикрытия бухты от вражеских кораблей, равелин имел, толстенные каменные стены, способные устоять перед снарядами [13] любого калибра. Правда, говорили, что горизонтальные, так сказать, потолочные перекрытия в нем не столь надежны, поскольку в период сооружения равелина об авиации еще и слуху не было. Но все же, учитывая, что вероятность прямого попадания бомбы большого калибра не так уж велика, нашу столовую можно было считать вполне надежным местом.

После обеда сидели в «Мечте пилота» (с легкой руки Астахова это название так и осталось за нашим погребом), ждали возвращения командира эскадрильи. Николахина вместе с другими комэсками полка вызвали в штаб бригады, который размещался в соседней бухте «Голландия». Мы догадывались, что там разрабатывается боевое задание, другими словами, решается наша судьба: куда и когда лететь.

Время тянулось медленно. Наверху опять «заговорила» соседка, через несколько минут ей ответили вражеские орудия. Началась жаркая перестрелка. В погребе стоял непрерывный гул, кровати тряслись мелкой дрожью. Снаряды рвались и сверху, на погребе, и вокруг него, осколки барабанили в закрытую металлическую дверь.

- Ничего себе затишье! - сказал кто-то.

- Да, веселенький разговор! - отозвался Астахов, - Интересно, что там на воле делается? - Он подошел к двери, с усилием потянул вправо, колесики медленно поползли по отполированному до блеска желобку. В неширокую щель стала видна бетонированная площадка нашего аэродрома, самолеты в каменных капонирах, а дальше - голубая Севастопольская бухта. Внезапно в промежутке между отрывистыми вздохами «соседки» послышался приглушенный гул, наверху грозно прожужжали снаряды, и в следующее мгновение в бухте взметнулись столбы воды.

- Дальнобойная по бухте бьет, - сказал Дегтярев.

И тотчас на пороге будто вспыхнула молния, застонала от взрывной волны дверь, осколки с визгом прочертили каменные стены погреба, высекая искры и теряя силу, осыпались на пол. Жалобно пискнул телефон на столе. Астахов вскочил и быстро закрыл дверь…

Перестрелка утихла только к вечеру. Мы вышли из погреба подышать свежим воздухом. С передовой доносились выстрелы, короткие пулеметные очереди. Вдали, на Херсонесе, на самом кончике севастопольского «пятачка» вспыхивал прожектор: там жил своей напряженной жизнью сухопутный аэродром - основная ударная сила [14] севастопольских авиаторов. Может, в это время Херсонес принимал пополнение с Большой земли, а может, уходили на задание бомбардировщики и с ними мой друг Вася Мордин.

О Васе я думал с той минуты, как ступил на севастопольскую землю. Мы вместе заканчивали училище, были в одном экипаже в Гребном порту в Ленинграде, готовились к боевым полетам во время финской кампании. Очень сдружились, не расставались ни на земле, ни в воздухе. Вася был молчалив, простоват на первый взгляд, но за этой простоватостью скрывалась нежная, доверчивая душа. Стеснительный, робкий в разговоре, он буквально преображался в воздухе. Действовал решительно и смело. О таких говорят: врожденный летчик. Его одним из первых перевели на новейший пикирующий бомбардировщик Пе-2. Сейчас Вася Мордин находился на Херсонесе, и я очень надеялся на встречу с ним. Но кто знает, как сложатся обстоятельства?

Мы все рвались на боевое задание, но вскоре сообщили: в этот день (вернее, в эту ночь) полетов не будет. В бухте гулял крутой накат (так мы называли мертвую зыбь) - отзвук того шторма, который разыгрался утром у мыса Сарыч. Теперь накат дошел до Севастополя, волны с шумом ударялись о берег, откатывались и снова с яростью налетали на каменистую землю. При такой волне взлететь на наших фанерных «коломбинах» и думать нечего.

Наши размышления прервал телефонный звонок. Дежурный взял трубку, коротко ответил: «Есть!» и повернулся к нам:

- Всему летному составу построиться на площадке у ангара. Прибывает командующий ВВС.

Имя командующего военно-воздушными силами Черноморского флота генерал-майора авиации Николая Алексеевича Острякова было весьма популярно среди летчиков-черноморцев. Все знали, что он уже прошел суровую и жестокую школу войны в Испании. Никогда прежде не летавший на бомбардировщиках, он без всякой предварительной подготовки (совершив лишь два тренировочных полета по кругу) заменил раненного в бою летчика, отправился на Кадикс бомбить портовые сооружения и корабля у причала. Затем бомбил транспорты на Малаге, войска под Гвадалахарой, громил итальянский корпус. Его, совсем еще молодого летчика, назначили командиром эскадрильи, и он водил своих орлов на самые ответственные задания. Двести боевых вылетов, потопленный крейсер и [15] несколько транспортов, три лично сбитых самолета - таков боевой счет Острякова на Пиренеях. За боевые подвиги при защите республиканской Испании он был награжден двумя орденами Красного Знамени. Было ему тогда 26 лет.