Крылья войны

– Вольно! Представьтесь.

– Лейтенант Ковалев!

– Младший лейтенант Журавлев!

– Ваши дела видел. Со мной полетите?

– Конечно! Так точно!

– Хорошо, можете идти. Хотя постойте. Папиросами не богаты?

Я с курением подвязал еще в прошлой реальности, а Андрей со своей спортсменистостью изредка покуривал, но сейчас с собой у него ничего не было. Вот незадача, уже заработали маленький минус – не смогли угодить будущему начальнику. Мы неловко потоптались и признались в полном фиаско по данному вопросу.

– Свободны.

Настоящий начальник. Даже не счел нужным скрывать свое разочарование будущими подчиненными. В принципе он прав – любая поставленная задача должна быть выполнена быстро, точно и с проявлением разумной инициативы. А тут… Все. Погубили, ой погубили свое карьерное продвижение… Хотя… Мы в этот момент были уже на первом этаже.

– Эй, сержант, у тебя какое курево?

– «Беломор», товарищ лейтенант. – Весь вид парнишки выразил страдание. Вот так – в кои-то веки разживешься нормальными папиросами, и тут же появляются старшие товарищи по службе и раскулачивают. А вы решили, что дедовщину придумали в Советской армии?

– На фронт хочешь? Дуй на второй этаж. Там майор такой плотный у канцелярии без «табачного довольствия» мучается. Угостишь, он, может, тебя с собой заберет.

– Есть.

Сержантик довольно похоже изобразил голубого лягушонка в шлеме, который умудрялся носиться с грохотом Бра-бра-браммм и без мотоцикла. {Журавлев имеет в виду мультипликационный клип Crazy Frog.} То есть вот он был – и вот его не стало. {Слова из композиции группы «Король и шут» – «Разбежавшись, прыгну со скалы».}

– Вот, дурак… – Адрюхе вернулось мрачное настроение.

– Ты чего это?

– На фронт рвется.

– Не понял… Так ведь и ты туда же стремишься.

– Я-то – ясное дело.

– А он чем хуже?

– Тем, что ничего не умеет и ни фига не знает, – и лезет.

– Ты тоже не корифей неба.

– И ты тоже. Я на фронт хочу вернуться потому, что у меня к этим ***** свой счет имеется. Из-за этого мне и надо скорее.

– Расскажешь или как?..

Говори, Андрюша, говори… Душевная боль – это как гной в ране – ее выдавить из себя надо, потом вычистить, иначе легче не станет, а то начнется патология. Так и рассудка лишиться недолго.

– Да что там… говорить-то…

Помалкиваю, не надо к человеку лезть. Абсцесс нужно вскрывать осторожно, чтобы потом заражение не вызвать ненароком… Ты только говори, дружище, говори.

– Мы это… первый раз отступали мы тогда… вот… Ну и свою площадку когда под Витебском оставляли, людей и что из имущества было с аэродрома на машины погрузили. Ну чтобы это… чтобы ехать… – Плохо Андрею. Ой как погано! Бледный стал. Дышать тяжело начал, словно ему грудь что-то свинцовое сдавило. Вот и в сторону глядит, как будто видит снова то, что тогда случилось.

– На тракте слились с общим потоком. Там беженцы были. Много… и мы это… еле-еле на своих транспортах толкались. Им уйти с дороги некуда – канавы мешали. Вот… И по полю, по пашне далеко не пройдешь… Пыльно было. А они кто на чем… Вещи, чемоданы там, узлы всякие. На подводы нагрузили, а детей сверху сажали. Кто-то на велосипеде чемоданы катил. Жара. Женщины в легких платьях, детишки в панамках и платочках. Белых… Наши клаксонами гудеть стали, а что толку – отойти все равно некуда, да и гражданским тоже идти надо…

А потом эти… эти… Зашли, сволочи, грамотно… осторожно, как будто у нас на каждой машине по пулемету стояло… Сначала сирены врубили, потом удар нанесли. *****! Дальше обочин ни один фугас не положили – все точно по дороге. А там… ведь видно же им было! Там почти одни гражданские! Там же в форме-то, почитай, никого не было, разве что шоферы. Даже защититься нечем… только из своего «ТТ» по ним садил… А они возвращались и с бреющего – бортовым оружием… По дороге. И по тем, кто бежал… А там потом машины… автобус наш… А Костик – звеньевой мой, – на коленях сидит, свою Светочку с дочкой обнимает и качает их так… как спать укладывает… а там все залито было… у него потом вся гимнастерка в крови была, как будто он в ней купался… Он только иногда голову поднимал и кричал, словно выл… Транспортs почти все пожгли и разбили. Автобус… фу-о-о-о, – Ковалев, издав протяжный звук, похожий на вздох или стон, потер грудь под левым карманом гимнастерки, как старик, у которого прихватило сердце… – Его «прямым» накрыло… там наши девчонки из канцелярии и столовой ехали… И мой Галчонок…

Голос у Андрея все глуше и тише. Еле шевелит побледневшими губами… Слез нет. Смотрит уже не в сторону. Смотрит себе под ноги. Все это он не один раз пропустил через свою душу. Снова теперь видит воронку и обломки штабного автобуса на пыльной дороге. И разбитые телеги… И разбросанных, как рваные окровавленные тряпичные куклы, людей… И кровь, перемешанную с дорожной пылью. Снова чувствует смрад и гарь, стоящие над разбитой колонной.