Крыло

Уж сколько нам даров дано в дорогу,

Лишь дар провиденья не дан нам, слава богу

И я кричу: <Мгновенье, ты прекрасно!> —

Когда, быть может, и шептать опасно,

Когда, быть может, оглянуться жутко,

Когда мне жизни может стоить шутка

Все может быть. Но, отнимая вечность,

Судьба взамен нам жалует беспечность.

* * *

А телу так хотелось жить

Без страха, без уёма.

И душу просто приютить,

Как дерево у дома,

Как кошку около печи —

Мурлыкай или помолчи.

Но, соответствия нарушив,

Из берегов выходят души.

И, разогнавшись добела,

Куда-то в небо волны рвутся.

И наши утлые тела

Вот-вот готовы захлебнуться.

* * *

Еще мы можем накрениться,

А улететь уже не можем.

Мы были все, как будто птицы,

А стали вроде бы деревья.

Но мы встречаемся без фальши

Мы просто больше пьем и курим.

Садимся друг от друга дальше

И реже вслух стихи читаем.

Нет, мы не сделались покорней.

Мы лишь судьбу определили

И в землю опустили корни,

А это не меняет сути.

* * *

Эта странная повесть

так вписана в будничный быт,

В эти блочные стены

и эти модерные кресла,

Что с трудом понимаешь —

ведь это Эллада воскресла

И античной трагедии

синее пламя горит.

Здесь торжественней жест,

и сильней головы поворот,

И такие слова,

что гекзаметром в душу ложатся.

Медлит смерть, чтобы нам

дать навеки друг к другу прижаться.

И, не ведая страсти,

течет мимо окон народ.

У КАРТИНЫ ХУДОЖНИКА БРЕЙГЕЛЯ

<ЛАНДШАФТ С ТОНУЩИМ ИКАРОМ>

Художник Брейгель мудр и стар.

В нем есть спокойствие и сила.

В тот миг, когда тонул Икар,

Он все описывал, как было.

Вот чей-то почерневший кров.

Бредет слепец, наверно нищий.

И стережет пастух коров,

Облокотясь на кнутовище.

Лошадка еле-тянет плуг,

И пахарь стар, как будто вечен.

И горизонта полукруг

Скалистым берегом намечен.

Рыбак чему-то втайне рад,

И что-то женщину печалит.

Стоит на якоре фрегат

И, кажется, сейчас отчалит.

Порозовели облака,

Неясно, поздно или рано.

А здесь Икарова рука

Еще видна из океана.

* * *

Так тебя и запомню я

Под неистовство грома:

Ни —

ког —

да!

Точно молния,

Точно молния в три излома.

Точно вдруг на народе —

Откровенье изгою.

Три уступа к свободе —

В пропасть вниз головою.

* * *

Кружение, крушение, —

Каюк моей судьбе.

Весь город в отражении,

Весь город сам в себе.

Он ни над кем не сжалится,

Никто ему не друг.

Он весь сплетен, как пальцы

Задумавшихся рук…

Чуть дрогпут пальцы правой

И жилка на виске.

Кто знает, боже правый,

В каком он далеке?

Какая тьма колышет

Его, с высот сойдя?

А он свободой дышит

И запахом дождя.

* * *

Здесь сегодня все пошло с молотка

Больше пола нет и нет потолка

Нет ни дыма, ни трубы дымовой,

Чтоб не вылетела, как домовой

Даже небо стерто все добела,

Чтоб и в небе я гнезда не свила.

* * *

Бедой отмечены, как мелом,

Бессильны, как без рук.

Но и у горя есть пределы,

А там и полегчает вдруг.

Как будто все, кого любили,

Не под землей лежат.

Как будто все, кого убили,

На длинном поезде кружат

И в их вагонах спозаранок

Земной рассвет

Но нет у поезда стоянок

И станции конечной нет.

………………………

А российские зимы глубоки,

Все цветут снегири по кустам

И текут одинокие строки,

Точно пар из горячего рта.

* * *

Двенадцатый предел тоски,

Вершина, час расплаты,

Две стрелки — две моих руки —

В одну до хруста сжаты.

Не раэомкну, не повторю

Весь этот круг неволи,

Я белым пламенем сгорю

На этом белом поле.

Легчайшим белым ветерком

Навек собьюсь со счета,

И всё, что до и что потом,

Уж не моя забота.

* * *

Не то чтоб я тужу.

И ты не то чтоб тужишь.

Но я с земли гляжу,

А ты все в небе кружишь.

Гляжу со дна зимы,

Из белого предместья.

И если рядом мы,

То все равно не вместе.

* * *

Нет ничего сильней эмоций,

Мой друг Гораций.

И нет над нами сильнее власти,

Чем наши страсти.

Нас обступало такое лето —

Да было ль это?

Зато отныне и как надолго,

О, как надолго! —

Нет ничего для нас с тобою

Превыше долга,

Превыше долга бежать по кругу,

Лететь по кругу.

И лишь ночами во сне, — по лугу,

Любимый.

И вдруг однажды увидеть небо

Глазами птицы

И с круга сбиться.

* * *

Не до тоски — какая там тоска!

Жизнь — точно жажда посреди песка

Я вечно так: Молчу или пишу —

Как будто бы к оазису спешу

Возникла тучка, как благая весть,

Я силы нет — и все же силы есть.

Не до тоски — какая там тоска..

Я знаю лишь одно наверняка:

В конце пути за все свои труды

Глотну из Леты ледяной воды.

* * *

Я из окон больницы гляжу на завод

О, какой отвлеченною жизнью живет

Мой железобетонно-стеклянный сосед,

Так привычно собой заслоняющий свет.

В ранних сумерках вдоль анфилады палат

Я парю запахнувшись в больничный халат

Запах дыма вдыхаю сквозь хлорку и бром,

Убаюкав конкретную боль под ребром

Мой сосед, он не груб и не ласков ко мне,

Просто мы дополняем друг друга вполне

Он- железный хребет, я — минутный каприз.

Но без голубя мертв заоконный карниз.

РАЗДУМЬЕ ПОСЛЕ КИНОФИЛЬМА

<КОРОЛЬ ЛИР>

Г. Козинцеву

Нетерпенье мое вдалеке,

Точно рябь на забытой реке.

То зеленый, то желтый мазок,

А потом все песок да песок

Сколько лет все песок и былье,

Все иду, не считаю потерь.

И сплошное терпенье мое

Уж полнеба, закрыло теперь.

Благо солнце глаза не слепит

И скорей подлеца разглядишь,

Пока наше кочевье скрипит.