Крыло бабочки (СИ)

И у этой прекрасной, волевой женщины есть одна единственная слабость – сирин, который бегает от нее как от огня. И совершенно не желает принять действительность: ему досталась такая, такая...

- Между прочим ты совершенно забыла обо мне, – обиженно надувает губы Антуа. – Когда мы трахались в последний раз?

- Не думала, что тебя это беспокоит, – спокойным, сосредоточенным голосом отзывается Баттефликс. С почти всегда закрученными в узел на голове волосами, в практичных деловых костюмах, но как она блистает на светских мероприятиях, когда выходит из амплуа руководителя Баттер Индастрис, как сияет, надолго оставаясь в памяти всех этих снобов.

- Не беспокоит. Меня беспокоишь ты. Он тебя удовлетворяет? – Антуа – само бесстыдство. Для него спросить такое у бабочки – само собой разумеющееся. И он знает, что она ответит.

- Да. Он более чем меня удовлетворяет. Ты знаешь, что я не могу больше ни с кем другим. Теперь.

Это почти извинение, ну надо же. От его-то Аквелы.

А так Антуа знает. Знает про эту особенность Древних – влюбляться с первого взгляда в свою истинную половину, а потом всю жизнь бегать за ней, если половина бегает от тебя. И быть ей верной. Древние – до грустного скучные однолюбы. Антуа это не нравится. У него помимо Флай еще есть женщины. Красивые, богатые женщины, которым нравятся молодые мальчики. Но Флай, она лучшая. Не только потому, что чертовски хороша в постели, а потому, что именно она сделала из него того, кем он сейчас является. Они больше, гораздо больше, чем простые друзья или любовники.

Флай – единственная, за кого Антуа будет беспокоиться по-настоящему. А он и беспокоится. Видит, что Аквела тоже страдает от равнодушия Мификса, от того, что он не может раскрыться и понять. Бабочка отлично держит себя в руках, но Антуа давно научился читать его. Вот только она, кажется, этого не понимает. Что ж, ее просчет.

Наступит день, когда он потолкует с этим петухом. Один на один, так сказать. И кое-что разъяснит ему насчет Баттерфликс. А пока что Антуа с наслаждением сосет леденец и стучит каблуками по гладким полам – время радоваться жизни!

Она отдыхает, положив голову на его холеную спину, удобно устроившись под его боком. Блум почти смеется и почти плачет: ну а что тут еще можно сделать? Вот только тяга... Такую тягу не переборешь.

С Эласом она разговаривает обо всем. О глобальном и незначительном. О насущном и не очень. Как когда-то разговаривала со Скаем. Как разговаривает до сих пор, но... Не обо всем. Кое-что прячет, кое-что недоговаривает, кое о чем отмалчивается.

С Эласом ее язык развязывается сам собой. Блум трещит, словно ей снова шестнадцать, словно у нее из забот – не опоздать на урок к Визгису, не столкнуться с ведьмами Трикс и вовремя остановить Стеллу от очередной мелкой ссоры с кем-то из девчонок. Хорошее было время, тогда она смотрела широко раскрытыми глазами на волшебный мир и очень хотела найти в нем свое место.

Место же нашло ее само: и не сказать, что самое отдаленное или последнее. В итоге теперь все от нее чего-то ждут. Блум и сама не уверена, чего именно. Она только старается быть такой, какой ну... Должна быть. Порой она видит, что должна делать, порой – нет. Теперь же все чаще интуитивно она принимает правильные решения.

Раньше Блум было очень не по себе, когда на нее смотрели, как на богиню. Как на живое воплощение Дракона. Люди ждали от нее решений, люди благоговели, люди чуть ли не на коленях перед ней стояли... И ждали одобрения, напутствия, слов, которые помогут им встать и пойти дальше. Сначала Блум терялась. Пыталась вести себя так не потому, что чувствовала, будто бы это правильно, а просто слепо ориентировалась на то, что от нее хотят. Потом ей начало казаться, что она немного разобралась. Затем она почти привыкла.

А сейчас Блум уже ждет, когда все они (человек или высший эльф – неважно) поведут себя именно так. И это ее очень пугает. Вот вроде бы Блум и принимает ответственность. Не бежит от нее куда подальше, потому что знает: однажды уже сбежала, и для волшебного измерения это обернулось серьезными последствиями. Больше она такого не допустит.

У Блум, если так посмотреть, выхода-то в этой ситуации было всего два. Первый – озлобиться, смириться, склонив голову в серьезной обиде, и всю жизнь тихо ненавидеть роль, которую дали ей, не спросив, хочет ли того она. А второй – принять, но принять по-настоящему, без всяких недовольств, жалоб и затаенных обид, принять и больше никогда-никогда не кричать в бессилии на судьбу, не проклинать ее. Блум как-то почти сразу пошла именно по второму варианту.