Крыло беркута. Книга 2

Князь побледнел. Он ожидал, что царь назовет его, Курбского. Городок возвести — не войну выиграть, а все же дело это славы ему добавило бы. Но, выходит, лишается он такой возможности. Царь Алексея Адашева, дворянина худородного, хочет выделить. Умен Алексей, ничего не скажешь, по уму и в силу входит, однако же за себя досадно!

— Твоя, государь, воля, — повторил Курбский, огорченно вздохнув.

— Воеводою пошлю Адашева, — заключил царь. — А ты, князюшка, тут войском займешься, к походу изготовишь. К осени, даст бог, всей силой на Казань навалимся да и одолеем!

Курбский лицом посветлел.

— Благодарствую, государь, за честь!

…Несмотря на то, что весеннее солнце, припекая то с одного, то с другого боку, рушило накатанные за зиму дороги, Алексей Адашев до половодья подоспел со стрелецким полком под Углич.

Стояли, как нередко бывает в начале весны, погожие дни. Леса ожили, наполнялись птичьими голосами. Ели и сосны, сбросив с ветвей снежную тяжесть, ловили посвежевшей хвоей животворное тепло, отяжелели почки берез и даже лип, распускающих листья несколько позже. На берегу реки влажный ветерок раскачивал гибкие побеги тальника, усыпанные серебристыми барашками. Там, где снег сошел пораньше, уже пестрели на земле белые цветочки красы весенней — подснежников, уже цвела местами мать-и-мачеха.

Подсыхали, щетинились бледной еще травкой пригорки, теплый воздух растекался по низинам и буеракам, где покуда не стаял снег. На лесной опушке заметно для глаза струился легкий парок — знак того, что отогревшаяся почва задышала, налилась плодородной силой. Дыхание это бередило сердца стрельцов. Государева надобность оторвала их от своих хозяйств, от огородов, и, радуясь весне, они в то же время томились, тосковали по работе на незасеянной-незасаженной землице. И тоска изливалась грустной песней:

Тяжела судьба стрелецкая,
Стрелецкая, молодецкая…

Однако не было в песне безнадежности, утешала она молодцев, и, может быть, верилось им, что донесет ее вольный ветер и до родных изб, утешит и близких.

Не плачь, любушка, раскрасавица,
Мила женушка, слезы вытирай.
Не плачь, матушка, рассердечная,
Слезы горькие ты не проливай…

Оборвав песню, пронзительно заиграл рожок, привел в движение раскинувшийся возле леса стан. Поспешили люди каждый на свое место, определенное службой. Кто-то сердито матюкнулся, кто-то ответил тем же, еще кто-то рыкнул на сквернословов, сотники покрикивали на нерасторопных, — словом, шумно стало. Общий сбор не затянулся надолго. И боязнь прогневать воеводу подгоняла, и весеннее настроение добавляло прыти — живо стрельцы заняли свои места в строю. И вот уже разнесся над ним зычный, бодрый голос воеводы Адашева:

— Великий государь наш Иван Васильевич в надежде на вас, стрельцы!..

А немного погодя:

— В путь, стрельцы! В добрый путь!

Куда лежит путь — воевода не сказал: все, от сотников до рядовых стрельцов, знали, куда. И то, что не пешим и не конным походом пойдут, знали. Слова воеводы означали лишь одно: приспело время трогаться. «Господи, благослови!.. В последний бы разок воевать!» Наверно, такая или примерно такая мысль мелькнула в голове каждого из ратников.

Как издревле принято, утром, по холодку, хотя на сей раз и не имело это значения, тронулись в путь. Полая волжская вода понесла караван из двадцати плотов, к которым жались большие и малые струги и челны.

Тяготы пути ведомы тому, кто идет, тяжесть груза — тому, кто несет, утверждает присловье. Правда, в этом своеобразном путешествии никому не пришлось обливаться потом, неся груз на себе по неоглядной степи, или отбиваться от комаров и прочей кровососущей мерзости, продираясь через сырые леса. Однако и водный путь доставил множество хлопот. Бешеная вода несла вывороченные с корнями деревья, уберечься от них было трудно, — попав под плот, они рвали связки. Несколько кошм рассыпалось еще до Костромы. Пришлось людям кидаться в холодную воду, ловить бревна и снова их связывать. Ни единой плахи, предназначенной для будущего городка, не упустили. Однако кое-что из съестного ушло на дно. Заплатили-таки дань половодью несмотря на то, что вода уже убывала. И человеческими жизнями заплатили: в суматохе неожиданной схватки с бедой утопли три ли, четыре ли стрельца.

Плавание из-за этого, конечно, не прервалось. Но первое столкновение с опасностью, породив беспокойство, усилило среди стрельцов чувство сплоченности. Беспечность, царившая при отплытии из-под Углича, уступила место напряженному вниманию.