Крыло беркута. Книга 2

В городе он мог если не покарать, то хоть куснуть любого своего противника. Только вот русские, считавшиеся главными врагами ханства, были ему не по зубам. Распетушившись на манер Сафа-Гирея, Кужак попытался совершить набег на русскую глубинку, однако столкнулся с шедшими со стороны Углича к устью Свияги стрельцами и был побит. Хорошо еще, его воины оказались прыткими и по части бегства, а то от «вольного» войска остались бы одни воспоминания.

Кужак предпринял этот набег, чтобы возвысить себя в глазах Суюмбики. Потерпев неудачу, он принялся нагонять страх на мирное население ханства, и все ради той же цели. Показать себя человеком сильным, твердым, умеющим держать народ в крепкой узде — вот что нужно было Кужаку. Ханство нуждается в сильной личности, способной устрашить, и Суюмбика в конце концов поймет это, полагал он.

Когда его тайная связь с правительницей получила огласку, он стал еще жестче, злей. Теперь он даже подчеркивал, что тыл у него прочный. С другой стороны, он счел не лишним слегка припугивать и «возлюбленную ханбику», дабы потихоньку приручить ее, полностью подчинить своей воле. Но Суюмбика была и умней, и хитрей Кужака, сумела превратить его самого в прирученного барса, слепой силой которого могла воспользоваться как угодно и когда угодно.

Разделяя с ним постель, она не собиралась делиться властью. В конце концов, Кужак начал намекать на унизительность своего положения. Суюмбика пропускала его намеки мимо ушей, ничего не меняла. И однажды с языка Кужака сорвалось, что их счастью мешает Утямыш-Гирей. Писклявый мальчонка, объявленный ханом, и в самом деле стоял поперек его пути, мешал осуществлению его честолюбивых намерений.

Слова Кужака заставили Суюмбику вздрогнуть. Человек, в чьих объятиях она лежала, желал смерти ее ребенка! Иная мать, обыкновенная женщина, наверное, на ее месте возмутилась бы или разрыдалась. Суюмбика не заплакала, даже не упрекнула Кужака, сделала вид, что пропустила мимо ушей и это. Замкнула испуг и тревогу в себе.

Но утром она распорядилась перевести сына в одну из глубинных, труднодоступных комнат дворца и усилила охрану своих покоев. И сделала это так, что ответственность за безопасность ребенка легла и на Кужака.

— Дорогой мой, — сказала она, — ты знаешь, у меня много недругов. Дай мне с десяток надежных охранников из твоих людей.

Кужак выполнил просьбу ханбики, простодушно отобрал и передал в ее распоряжение самых, на его взгляд, усердных егетов. В их число попали и молодые башкиры, отбитые им по пути в Казань у Одноухого.

Натерпевшиеся от безжалостного Одноухого егеты, попав в «вольное» войско Кужака, вскоре заметно переменились, ожили. И не столько еда досыта сказалась на них, сколько радость избавления от продажи в рабство. Конечно, вынужденная служба в Кужаковом войске не означала, что они стали свободными, далеко еще было им до полной свободы, но лучше уж быть рабом с оружием в руках, чем рабом на привязи. Пусть и дальней зарницей, а блеснула надежда вернуться когда-нибудь на родную землю, к отцу-матери, к близким. Повеселели егеты и не только внешне переменились — обрели уверенность в себе и прежнюю хватку, пробовали потягаться в сноровке даже с бывалыми воинами. Заметно выделился среди своих товарищей Ташбай, ни одна его стрела не пролетала мимо цели, и боевой дубинкой — сукмаром — владел он на зависть.

Сам Кужак все внимательней приглядывался к проворным, крепкотелым парням из племени Мин и еще до Казани взял их в свою охрану. «Познавший неволю либо очень мстителен, либо очень надежен. Мстить мне у них нет причин, напротив, они должны быть благодарны — я избавил их от продажи в рабство. Значит, могу положиться на них», — рассудил он.

Укореняясь в Казани, а в особенности в дни дворцовой заварухи после смерти Сафа-Гирея, Кужак чаще всего держал возле себя этих егетов.

В ответ на просьбу Суюмбики дать ей надежных охранников он уступил ей Ташбая с товарищами, а с ними и Аккусюка, служившего в свое время в ханской охране в Имянкале.

Ташбай поначалу воспринимал доверие, оказываемое ему Кужаком, с большой радостью «Говорят, он стремится стать ханом, — размышлял Ташбай. — Коль и вправду станет, может, отпустит нас…» Поэтому старался, чтоб ни его самого, ни его товарищей ни в чем нельзя было упрекнуть.

Утешала мысль, что жизнь, благодарение небу, пока мирволит им. «Не занесен над головой сукмар, не зудят вокруг стрелы. Одежда — от Кужака, еда — от ханбики, — жить можно. Лишь бы аллах не послал смерть до возвращения в родные края…»

Словом, доволен был Ташбай своей службой. Только вот после перевода во дворец начали задевать его подковырки товарищей: «Ну и как оно — охранять ханбику в час любовных утех?.. Ты уж смотри в оба: как бы высокочтимого Кужака в ее постели не накрыли!»

Ташбай беззлобно отбивался: «Я же не у постели стою, а у двери. И не ханбику, а ее сына охраняю, сына!» Все же как-то пожаловался Аккусюку, что служба у них и впрямь срамная.

— Придержи язык! — одернул его Аккусюк. — А если бы в рабство угодил — что бы тогда?.. Радоваться надо!