Крым

Он убил своего нерожденного ребенка, отдал под нож крохотное беззащитное тельце. Заточил жену в сумасшедший дом, чтобы та не докучала ему своими страданиями. Измучил и извел возлюбленную Ольгу, в которой ценил только одно ее прелестное тело, держал подле себя как источник чувственных наслаждений. Многие годы унижал Двулистикова, превратив его в слугу и раба, попирая его гордыню, не замечая в нем чуткую и ранимую личность. Безжалостно унизил и прогнал с работы старейшего инженера Саватеева, не услышав его слезной мольбы. Вероломно изменил своему благодетелю президенту Лабазову, который приблизил его к себе, наградил доверием, поручил громадное государственное дело. И наконец, поддался безумной прелести, возомнил себя Божьим избранником. Вознамерился со своей слабой волей и ограниченным разумом стать вершителем русской истории. Уподобиться великим царям и вождям. И еще он убил медведя, восхитительного лесного зверя, могучее божество, охранявшее леса и озера, черничники и камышовые заросли, земные цветы и небесные звезды. И все это делает его проклятым грешником, извратившим законы и заповеди. Делает его чертом.

Он гнал по Москве, желая разбиться.

Вдруг подумал, что есть человек, способный вернуть его в потоки жизни, отпустить грехи, помолиться за него возвышенной, угодной Богу молитвой. Это Патриарх, которому он уже исповедовался, который благоволил ему, благословил на великие труды. Он встретится с Патриархом, падет ему в ноги. Тот накроет его золотой епитрахилью, и этот чудесный покров заслонит его от жестокой тьмы.

Лемехов повернул машину и помчался в Переделкино, в резиденцию Патриарха.

Ворота в резиденцию были закрыты, и над ними, подобно райским цветам, возносились купола и шатры, голубые, алые, золотые, в лучистых звездах, будто само небо осыпало ими чертог Патриарха.

Лемехов представился охраннику, указал на свою высокую должность, утаив правду о своем увольнении. Охранник просматривал списки, не находя в них Лемехова.

– Нету вас. Не значитесь.

– Да мне без ваших дурацких списков, по срочному делу!

– Не значитесь.

Лемехов звонил в протокольный отдел Патриархии, в канцелярию, в приемную Патриарха. Но все телефоны молчали, словно номер Лемехова был внесен в черный перечень, и с ним не выходили на связь. Внезапно железная калитка отворилась, и к Лемехову вышел высокий суровый монах, с черной гривой, яростно торчащей бородой и огненными, гневными глазами. Лемехов узнал в нем отца Серафима, келейника Патриарха.

– Мне передали, что вы пришли. Что вам угодно?

– Какое счастье, что я вас вижу!.. Телефоны молчат, протокол, канцелярия!.. Понимаю, иерархи, много дел, много видных владык!.. Патриарх – государственник!.. Если смута, и все предадут, и все распадется, он один во главе государства!.. Гермоген или Никон!.. Он великий подвижник!..

Лемехов волновался, чувствуя на себе пылающий взгляд монаха. Купола цвели и дышали, отделенные от Лемехова железными вратами, и он хотел, чтобы врата растворились и его пропустили в рай. Но перед ним стоял грозный посланец, сжигал его огненным взором.

– Мне нужно пасть в ноги, и он исповедует!.. Только святейший!.. Я заблуждался, грешил!.. Он отпустит мой грех, и я искуплю!.. Моя жена, моя бедная Вера!.. Ей уже лучше!.. Мы уедем в Карелию, в ту же избу!.. Чудесное озеро, гагара над крышей!.. Вере там будет спокойно!.. И снова, как в юности, в наше райское время!..

Купола в небесах расцветали, как клумба райского сада. Он слышал благоухание, ангельское нежное пение. Стремился туда, в этот райский сад, где добрый садовник примет его, обнимет, прижмет к груди, поведет по дивным аллеям, и больше не будет страданий.

– Мне нужно к святейшему!.. Он исповедует!.. Ужасная тяжесть греха!..

– Замолчите! – оборвал его отец Серафим. – Святейший вас не может принять. Вы нанесли тяжкий урон его репутации. Вы едва не поссорили его с президентом. Вы вкрались к нему в доверие, пригласили на свой крамольный съезд, где собрались заговорщики. Святейший, в своей наивной доверчивости, пришел на ваш совет нечестивых. Ступайте и больше не появляйтесь! Вы враг православной церкви, одержимы сатанинской гордыней. Вас нужно предать анафеме!

Монах повернулся и исчез за железной калиткой. Врата в рай оставались закрытыми. Лемехов уходил, и ему казалось, что его изгнали из рая и кто-то гневный, с пылающими глазами, летит за ним следом, поливая из ковша смолой.

«Но нет, – думал он, – святейший – не есть святейший, ибо он не святой. Он не святой, и оттого совсем не святейший. Он человек из костей и плоти. Из плоти и костей человек. Есть тот, кто выше его, кто сияет над ним. Тот, кто сияет над ним и выше его. И к нему принесу я мои грехи и паду к ногам. Паду к ногам и сложу перед ним грехи. И буду прощен!»

Так думал Лемехов, окрыленный последней надеждой получить отпущенье грехов и вернуться в живую жизнь, откуда был изгнан. Он решил отправиться в церковь, где, подобно бриллианту, сияла икона «Державная Богоматерь». Он покроет ее поцелуями, она отзовется теплом, в ответ поцелует его, и он будет прощен.