Крым

Люди входили в мечеть, бесшумно ступали, раскладывали молитвенные коврики. Вставали на колени, падали ниц, распрямлялись. Омывающим жестом проводили ладонями у лица и снова падали ниц.

Мечеть наполнялась. Женщины в просторных облачениях и хиджабах усаживались вдоль стены, похожие на одинаковых черных птиц. Дети шалили и бегали, и их никто не останавливал. И звенели, рокотами, рыдали голоса муэдзинов, созывая людей на молитву.

Лемехов сел на ковер, прислонился спиной к колонне. Ему было хорошо. Луч, падающий с высоты, зажигал на стене арабеску. От усыпальницы Иоанна струились сладкие благовония. Множество молящихся колыхалось, как трава под ветром. Лемехов погрузился в созерцание, напоминавшее сон наяву. Словно кто-то нежной рукой вычерпывал из памяти воспоминания, забытые, заслоненные страстями и бурями его ненасытной и жаркой жизни. Перламутровая пуговица от бабушкиного подвенечного платья, которая лежала в металлической круглой коробке среди других пуговиц, застежек и запонок. Он высыпал их на стол и искал среди них пуговицу из морской раковины, любовался ее жемчужно-розовыми переливами. Потом она потерялась, исчезла. И теперь вдруг возникла в мечети, превратившись в мерцающую арабеску.

Деревенская девушка, с которой подружился, когда жил на даче в короткое лето, и она вила ему из ромашек венок, и он смотрел на ее легкие загорелые руки, на край ситцевого цветастого платья, испытывая к ней небывалую нежность, желание коснуться губами ее загорелой руки, ромашек, ее золотистых бровей. Когда пролетело лето и он уезжал из деревни, она провожала его за околицу, подарила цветок осенней розовой мальвы, и он все оглядывался, все смотрел, как машет она рукой, исчезает за поворотом, чтобы больше никогда не появиться. Но теперь она вдруг возникла, и он видел, как розовеет мальва в ее загорелой руке.

Эти сновидения наяву помещали его в светящееся пространство, за пределами которого, удаленная, неправдоподобная, как тень, существовала война. Кто-то любящий и всесильный не пускал эту мутную тень в его светящийся сон.

Он услышал, как в гулком пространстве мечети зарокотал голос. На этот рокот потянулись люди, густо и тесно толпясь перед маленькой кафедрой. Мимо Лемехова торопливо прошел человек в вязаной шапочке, в просторной накидке, с коричневым, почти черным лицом. Лемехова поразила его худоба, изможденное лицо, на котором горели болезненным жаром глаза. В них была страстная вера, мука, отчаянная тоска и надежда, какие бывают у страдальца, достигшего последней черты. Человек прошел мимо Лемехова, погружая в мягкий ковер босые ноги. Развеянная накидка пахнула ветром.

На кафедре, окруженный толпой, возвышался проповедник в белой чалме, тучный, с седой бородой. Он рокотал, увещевал, настаивал. Его голос то улетал к лазурному своду, то ниспадал к толпе, жадно внимавшей. Воля и сила этого голоса побудили Лемехова встать.

Подошел переводчик Али.

– Это кто? – спросил Лемехов.

– Имам Ахмад аль Бухари. Самый влиятельный имам Дамаска. Он осуждает тех, кто напал на Сирию. Тех, кто разрушает сирийские города.

– О чем говорит? – спросил Лемехов, вслушиваясь в бурлящий голос.

Проповедник поднимал указующий перст, словно в подтверждение своих слов ссылался на высший авторитет.

– Толкует суру Корана. Говорит, что Аллах сотворил мир справедливым, и быть справедливым – значит исполнять волю Аллаха.

Проповедник прикладывал руку к сердцу, возводил ввысь глаза, словно призывал в свидетели высший, витающий в небесах разум.

– А теперь о чем говорит?

– Говорит, что мусульманин должен быть очень внимателен. Должен внимательно исследовать все события, чтобы отличить добрые дела от злых.

Имам простирал руки к тем, кто внимал его проповеди. То ладонями вниз, словно заслонял их головы сберегающим покровом. То ладонями вверх, будто призывал людей оторваться от земных забот и сует и возвыситься до небес. То гневно вонзал пальцы, будто хотел пронзить заблудших и грешных.

– А теперь что говорит?

– Говорит, что нельзя совершать убийство. Нельзя слушать тех, кто зовет убивать людей. Говорит, что те, кто расстрелял заложников в Хомсе, это не мусульмане, а слуги шайтана.

Лемехов видел, как жадно внимают имаму, каким доверием светятся лица. Женщины у стены, не имея возможности приблизиться к проповеднику, тянулись к нему, похожие на птиц, готовых взлететь.

Лемехов увидел в толпе темнолицего человека в вязаной шапочке. Тот был выше остальных, словно привстал на носки, чтобы лучше внимать вещей проповеди. Из глаз его лилось фиолетовое пламя, и он хотел этим пламенем дотянуться до белой чалмы, седой бороды, воздетых рук.

– Нам нужно идти, – произнес Али. – Вас ждут в резиденции президента.

Они направились к выходу, где им предстояло отыскать свою обувь.

– Вам понравилась мечеть? – спросил Али.