Крым, я люблю тебя. 42 рассказа о Крыме [Сборник]

В пять часов утра на самом первом троллейбусе я поехал в Симферополь встречать Няню. Светало, и я с удивлением видел море с этой высоты. Надо будет обязательно запомнить для Саньки, что море открывается на повороте, там, где скала «голова Екатерины». Светлеющие, поросшие лесом горы. Надо не забыть сказать ему, что в этих местах русский полководец Кутузов лишился глаза. И чем ближе я был к вокзалу, тем больше понимал, что Няню я уже не люблю.

Я перешагивал через эти надоедливые извивы путей. Поезд прибыл на какую-то вокзальную окраину. Я увидел Саньку внизу, а потом — Няню в дверях тамбура. Я смотрел на них со стороны, как будто заново нужно было узнавать их. Я с особой жалостью и болью утраты почувствовал абсолютную пустоту в груди. Зачем? Ну почему все так?! То короткое мое чувство к Няне испарилось окончательно, как серебряная капля, отставшая от прекрасного ювелирного изделия. Удивительно, я даже не помню, как мы познакомились, с чего все началось, продолжилось и стало тем, что уже есть сейчас. Только помню, там, в Щелыково, вдруг выпорхнуло из-за угла, укутало меня ее облако — желто-волосатое, краснолицее, с ярко-серыми сочными глазами и большими пухлыми губами.

— А пойдем с нами за водой?

Мы с Няней не знали тогда, что это была абсолютная кодовая фраза, надолго связавшая нас. Я вздрогнул и согласился.

С горестной пустотой в груди обнимал странного Саньку и влюбленными, сияющими глазами смотрел на Няню.

— Ну пока, Санька, не болей, — сказал пассажир.

— Ну что, Санька, как ты себя чувствуешь? — усмехнулся другой.

— Давай, Санька, отдыхай, как моряк, — улыбнулась девушка.

— Пока, Санек.

— Он всю дорогу проболел, отравился, что ли, — озабоченно говорила Няня. — Весь вагон на уши поднял, я уж думала на таможне выходить и обратно ехать. Но вроде бы легче потом стало.

— Поехали, Сань, тебя там твоя тезка ждет, она тебя вылечит…

Сэкономив деньги на трамвае, я взял «Волгу», чтобы хорошо видеть море и горы, чтоб никто не мешал нам.

Санька, как взрослый, сидел впереди. Я тихо радовался той не московской красоте, которую они сейчас видят. Радовался, что жарко, что скоро блеснет море, и они не узнают его: «Что это?» А потом оно распахнется во всю свою ширь, и машина полетит прямо в этот низкий, плоско полыхающий треугольник. Няня иногда прижималась ко мне с радостно-покорной женственностью, как в Щелыково это было.

— Я заняла у Машки-саратовской пятьсот долларов, и пошли с Иркой на рынок… Я столько накупила, Андрей, ужас просто! И все вроде бы надо, а так посмотришь, вроде бы и не купила ничего. Майки купила, лосины, какие давно уже хотела, мыльно-рыльные принадлежности, молочко против солнца и для загара.

Вот… вот сейчас… вот. Я увидел Ялту, и меня что-то удивило. Как же я мог раньше не замечать, что это обычный советский городишко, только еще и курортный. Особенно это жуткое, окраинно-московское скопище девятиэтажек. Я глянул на Няню и угадал ее реакцию: а ты совсем другое рассказывал.

Саня Михайловна так радовалась им и уже даже не знала, чем еще угодить.

— Ну, здравствуй, Санька! Ты Санька, и я Санька.

— Как так, мам, как так?

— Вот баба Саня.

— И деда Саша.

— Я не деда.

— Кушай, мальчик должен кушать, — говорила Саня Михайловна.

— А вы?

— А я голодная сирота, не пролажу в ворота.

Женщина в троллейбусе намеренно не подвинулась, и Няня с Санькой не смогли сесть. У меня заболело сердце. Когда ты один — все нормально. Но стоит тебе объединиться с девушкой, как все сразу усложняется и начинаются проблемы. Как будто бог еще раз наказывает вас, как будто решил снова изгнать из рая, как будто мстит мне за женщину, как будто бог «голубой».

В первые дни мы по пропуску Сани Михайловны купались на лечебном пляже, но это было все же далеко, и мы, как и все глупые курортники, стали ходить на городской пляж, прямо под набережной, со всеми ресторанными и магазинными стоками.

— Тебе нравятся эти полосатые плавки? — показывала она на парня по колено в воде.

— Нет, так себе.

— А мне нравятся, они на тебе хорошо смотрелись бы…

Она очень любила выискивать на моей спине какие-то прыщики и выдавливать их. Это было больно и злило.

— Ты не злишься?

— Нет, даже приятно.

— Правда, приятно?

— Да.

— Зая, давай я еще у тебя из носа жир выдавлю.

— Может, не надо?

— Вот, смотри, — она надавила ногтями на мою ноздрю.

— Фу-у, — брезгливо сморщился высунувшийся из-за ее плеча Санька.

— Зайка, тебе вообще надо чистку лица сделать.

— Думаешь?

— Мамуль, море такое блестящее, что его хочется лизнуть.

Сначала обедали в ресторанчиках, а потом уже — в общих и недорогих столовках. И снова загорали по инструкции — со всеми средствами против и для загара.

— А вода не соленая, а горькая… и запах какой-то…

— Йодом пахнет, это очень полезно…

Пена выплескивается на гальку, мгновенно тает, исчезает, только галька блестит сильнее. Девушка несла свою грудь, как каравай. Все тело — постамент под ее груди. Сердце саднило, хотелось выпить.

— Смешные эти «братки», да?

— А что? — подняла она от гальки належалое лицо.

— А он прямо с сигаретой и борсеткой пошел в воду.

— А‑а…