Крымская война. Попутчики

– Ну и как вам все эти странности? – Прапорщик Лобанов-Ростовский выколотил о ладонь трубку, раскрыл нож-тройник и принялся ковыряться в мундштуке. – Лето в феврале, и с часами черт знает что.

– Костинька прав, – добавил подошедший вслед за прапорщиком Марченко. – Только он еще не о всех странностях знает.

– А ты, значит, уже сподобился? – осведомился летнаб. – Пока одни с погрузкой возятся, Севочка тут как тут – слухи собирает.

Экипаж «тридцать второй» принимался за пикировки, как только оказывался на палубе, ничуть не стесняясь присутствием посторонних. Чины и титулы не играли при этом никакой роли, тем более что Лобанов-Ростовский, считающий род от владетельных князей с XV века, испытывал к своему пилоту, сыну казанского преподавателя географии, сильнейшее уважение. Поручик Марченко самый опытный пилот авиаотряда; в его летной книжке значится больше всего боевых вылетов и даже две победы в воздушных боях.

– С погрузкой ты один, князинька, управишься, – лениво отозвался Марченко. – Вон какой здоровенный, орудие можешь на палубу затащить без всякой лебедки, не то что гидроплан!

Прапорщик отличался завидным сложением, и это доставляло им обоим немало неудобств: тесная кабина «М-5», где сидеть приходилось бок о бок, как в авто, не рассчитана на таких богатырей. Зато Лобанов-Ростовский стрелял из «Льюиса» с рук, без упора, и отлично попадал в полотняный конус буксируемой мишени.

– …А странность такова: радиотелеграфист не может выудить из эфира ни единого сообщения. Говорит, тишина первозданная, ни единой передачи – одни помехи, будто до изобретения господина Маркони. Такие-то дела, судари мои…

– Господин лейтенант, вашбродие!

Эссен обернулся. Перед ним стоял взмыленный капитанский вестовой.

– Лейтенанта фон Эссена требуют на мостик! – отрапортовал он.

Авиатор кивнул собеседникам и заторопился к трапу.

– Ну вот и поговорили… – раздосадованно сказал Малышев. – Вы уж, Реймонд Федорович, как освободитесь, пожалте назад, обсудим, с каким соусом употреблять эти странности…

Командир «Алмаза» был озадачен. Алексей Сергеевич Зарин нервно прохаживался по мостику, и Эссен заметил, что капитану первого ранга жарко в мундире зимнего образца. Упрямо лезущее в зенит солнце припекало, а летний гардероб остался на берегу. Держать на судне – зачем? Только сукно портить в черноморской сырости.

Фон Эссен вскинул руку к фуражке, чтобы доложиться по форме, но каперанг прервал его нетерпеливым жестом:

– Реймонд Федорович, голубчик, ваш аппарат еще на воде?

Эссен кивнул.

– Вот и отлично! – Зарин поправил пенсне. – Давайте-ка заправляйтесь и слетайте быстренько, оглядитесь. К норду, миль на двадцать, и обратно. А то штурманец наш что-то озадачен…

И кивнул на юного мичмана, второго штурмана гидрокрейсера.

– Но как же так, Алексей Сергеич! – попытался протестовать фон Эссен. – У меня один цилиндр сдох, надо мотор перебирать!

– А вы на восьми, голубчик, на восьми! Вы ведь на своем «Гноме» прямо в полете зажигание в цилиндрах по одному отключаете, чтобы обороты понизить? А снова они не всегда запускаются – свечи зальет или замаслит, – так что вам на неполном комплекте цилиндров летать привычно. Да и недалеко. В случае чего дадите ракету, «Заветный» вас подберет.

Эссен выдохнул: «Усть!» – и слетел по трапу, едва касаясь подошвами вытертого до блеска металла.

IV

Полтора часа после Переноса, ПСКР «Адамант», майор ФСБ Андрей Митин

Сторожевик береговой охраны, пусть даже и самый современный, – это не эсминец и не корвет; в проект 22460, шифр «Охотник», не закладывалась возможность использовать его как корабль управления. В кают-компании «Адаманта» было тесно. Кондиционер не справлялся; через открытые иллюминаторы лился теплый воздух, и это лишний раз напоминало присутствующим о положении, в котором они оказались.

Только что на дворе был февраль. А тут – хоть напяливай футболку и шорты!

* * *

Груздев закричал: «Уводите корабль, аномалия!» Яростные порывы ветра сорвали с физика шляпу, растрепали остатки шевелюры и жидкую, на испанский манер, бороденку. Он походил на инженера Гарина, впервые увидевшего на горизонте Золотой остров – разве что постаревшего лет на тридцать. Лихорадочный блеск в глазах, побелевшие костяшки пальцев, сжимающих леер, старческий голос, изо всех сил пытающийся перекричать рев безумного, как в первый день Творения, смерча: «Прочь!.. скорее… аномалия!..»

Андрей опоздал на долю секунды. «Адамант» положило на борт, майор прыгнул, но пальцы лишь скользнули по пиджаку: профессора оторвало от леера, и с тошнотворным звуком – будто на жестяной стол бросили кусок сырого мяса – впечатало спиной в стойку прожектора. На одно неуловимое мгновение перед ударом Андрею показалось, будто профессора окутала паутина лиловых то ли нитей, то ли молний – и все исчезло в апокалиптическом сиянии воронки…

* * *