Крымские истории

К её чести, она сама потребила их только на похороны, да на скромные – присутствовало лишь несколько стареньких учителей, бывших коллег усопшей, поминки.

– Вы не волнуйтесь, я – на оставшиеся, – и она показала мне деньги, – на следующий год поставлю памятничек, чтоб всё по-людски было.

Больше оставаться в Феодосии после случившегося я не мог. И уехал в тот же вечер, отправив багажом, на свой адрес, её библиотеку.

Мой случайный попутчик, который оказался в купе вагона «СВ», какой-то научный работник академии наук, удивлённо, но с пониманием посмотрел на меня, когда я предложил почтить память светлого и уважаемого мною человека и помянуть его по русскому обычаю.

Он, молодец, не жеманясь, взял стакан в руки, который я на две трети наполнил коньяком, выпил залпом и только потом спросил:

– Родственник? Приезжали на похороны?

– Родная душа, так будет правильнее сказать. Святая и чистая. Сегодня – таких уже нет. В числе последних, из самых лучших, ушла…

И только при этих словах на моих глазах выступили слёзы облегчения и покаяния.

И я их не стыдился.

Нам всем есть в чём каяться и за что просить у Господа прощения.

Не всегда мы оглядываемся даже на ближних, а уж на далёких для нас людей – и вовсе внимания не обращаем. Не учитываем их мнения, их чувств и страданий, поисков и переживаний.

Отсюда – такой крутой и кровавый путь России, к несчастию.

Целые народы ломаем через колено, если только чувствуем свою силу и понимаем только свою правоту. Не всегда милосердную для других.

А что уж тут до слабого человека, одного, его, не имеющей ценности для других, судьбы?

Поэтому мы и рассеялись по миру, причём, самые лучшие и достойные изошли из русской земли во все лихолетья и наше время – тому не исключение, оставив её на произвол немилосердных сил.

А скольких со света этого извели, кто считал?

И всё лишь для того, чтобы свой верх сохранить, поставить себя над другими.

Научимся ли мы когда-нибудь быть терпимее, сердечнее, добрее и участливее?

А ещё, – подумал я, – научимся ли различать, как неоднократно говорила мне Лидия Георгиевна, – понятия Отечество и государство?

Отечество у нас одно, у людей разных убеждений, разных классов и разных сословий – Россия наша и понятие Отечества всегда выше государства.

Скольких бы бед избежали, если бы усвоили эту, такую простую, истину. Сможем ли, хотя бы сегодня, накупавшись в праведной крови, понять это?

Ибо если не поймём этого – крови не избежать вновь. Каким чудом, вразумлением каким прервать эту печальную традицию, когда у каждого поколения в России – свои усобицы, в ходе которых всегда льётся праведная кровь.

Недопустимо много источили её друг из друга. Больше нельзя. Иначе – остановим саму возможность к развитию, к продолжению жизни.

***

Изменяем мы, в первую очередь,

самим себе. А изменив себе -

не страшимся измены и тем,

кто нас любит.

И их боль и утраты

всегда нам кажутся не достойными

нашего сочувствия и сожаления.

И. Владиславлев

ИЗМЕНА

Эту историю мне рассказал мой дед, который прожил на этой земле 93 года, имел два Георгиевских креста, лычки старшего урядника, да ран, сабельных, на теле – немеряно.

И так случилось, что ко времени этой истории, он, первогодок, со своим отцом Фёдором Ефимовичем Шаповаловым, служил в полку, которым командовал молодой и известный всей Добровольческой армии полковник Лапшов.

Такой к нему, разумеется в пересказах, а где-то – и в домыслах, дошла эта история – высокой и трагичной любви.

***

Боже мой, как же ждал полковник Лапшов этой минуты.

Он, как проклятый, уже шестой месяц не выходил из боёв. Армия стягивалась в Крым и все, даже юные поручики, понимали, что конец, развязка всей их борьбы, близится.

Все понесённые жертвы были зряшными. Не принял Господь их молитвы, обращённые к нему из десятков тысяч неприкаянных сердец за защитой и поддержкой.

За грехи, видать большие, не смог простить Господь своим сыновьям, которых жалел и пёкся о каждом, принимая их страдания и боль в своё вселюбящее сердце.

Но и оно имеет свои пределы. И было переполнено до краёв жалостливое сердце Господа болью и страданиями, кровью праведной, а как же ещё – ведь её, по обе Его руки, лили люди русские без разбору, не щадя не только врагов своих, но и самих себя.

И милость Божия была сокрыта за реками крови и не могла она пробиться к людям, так как кровь – она прочнее всего. Она превращала человека в зверя лютого, а кто же такому на помощь придёт и спасёт.

И Лапшов, накупавшись в крови досыта, так прямо и сказал командующему:

– Ваше Превосходительство, три дня, только три дня прошу, Вы меня знаете с четырнадцатого года, ни разу никого не просил ни о чём личном, а сегодня – прошу. Не отпустите – застрелюсь, сейчас же застрелюсь, у Вас на глазах.

И Пётр Николаевич Врангель, зная одного из своих лучших командиров полков, понял его сразу – до края, значит, дошёл человек.