Крымские истории

Не понимая, о чём он говорит и наивно полагая, что его разжалоблю, коротко рассказал ему историю своего долгого отсутствия и испытаний, которые пришлось перенести за минувший год. Да и сейчас – я еле стоял, опираясь на трость.

Он слушал меня, не перебивая, а затем буркнул, но уже без злобы:

– Я верю тебе. А это правда, Марина говорила, что ты – генерал?

– Да, это правда и даже видишь, – я указал на Звезду Героя, которая была на моём пиджаке.

Не знаю, почему я его так назвал, но обратился к нему именно так:

– Пусти меня, вожак, к ней. Я не могу без неё, я жить не могу без неё.

А за меня – не бойся. Я не подвержен проказе, цыганка сказала. Бабушка у меня знаменитой знахаркой была.

Он, сторожко оглянулся во все стороны и открыл мне калитку. Затем, без слов, повёл за собой по узкой улочке к дому, понаряднее и поопрятнее других.

– Заходи, коли не боишься, – и открыл входную дверь в подъезд. Я зашёл, следом за ним, в просторную комнату, в которой была лишь самодельная, из досок, мебель.

Он молча, указал на скамейку у стола, на которую я и присел.

Не говоря мне ни слова, он достал упаковку разовых стаканов, так же молча передал мне, указав глазами, чтобы я вскрыл её сам, вынул из шкафчика бутылку водки, налил, не касаясь горлышком бутылки края моего стакана, его доверху, алюминиевую кружку себе, тоже до краёв и глухо, с непонятной для меня жалостью глядя на меня, произнёс:

– Верю теперь всему, что она о тебе говорила, – и слёзы полились у него из глаз

– Дочерью мне была, ты не думай, что я зверь какой-то.

– Но, – и он зашёлся в рыданиях, – не стало… голубки нашей. Нету, Мариночки больше, генерал. А я тебе и могилки её не могу показать, предъявить не могу… Сжигают нас, ежели что… Если кого Господь призывает на свой суд.

Я закачался за столом и глухо застонал.

Жизнь потеряла для меня весь смысл и я уже больше ни о чём не хотел с ним говорить. Пройдя, как мне казалось, через всё, накупавшись в крови, в том числе – и своей, я думал, что ничто меня уже так не поразит и не ударит в сердце.

А сейчас – оно остановилось, тяжело, утратив все силы, едва провернуло кровь в жилах и я даже успел подумать:

«Господи, закончи всё в этот миг. Не хочу больше жить и цепляться даже за жизнь. Зачем, коль не стало Её».

Он увидел моё состояние и ласково – дотронулся рукой, в таких же страшных перчатках из холстины, которые я видел в тот единственный день и на Марине, до моего плеча:

– Подожди, мил человек. Это ведь не всё. Из жизни она ушла добровольно, сама на себя руки наложила, когда у неё забрали дочку, которую от тебя родила. Она и не таилась предо мной и прямо сказала, кто отец девочки. Хорошенькая такая, очень на тебя похожа, глаза только Марины. Я её – единственный раз и видел.

Тяжко задышал, с трудом справился с собой и продолжил:

– Только у нас её – сразу забрали. Где она и что с нею – сказать не могу.

Слёзы полились у него из глаз, но он нашёл в себе силы и закончил мысль:

– Я вижу, с совестью ты человек, поэтому – ты уж сам как-то разыщи её, генералу не посмеют перечить и отказать. Вот и Мариночки душа успокоится, если она будет знать, что ваша дочь-то не по приютам мыкает сиротскую долю…

И уже тревожно, с болью добавил:

– Или ты… по-другому, мыслишь поступить? Ты скажи прямо, я уже ко всему привычный, ничему не удивлюсь… Да и право имеешь…

После тяжёлой минуты молчания, когда он сострадательно-участливо, но вместе с тем – и отстранёно смотрел мне в глаза испытующим взглядом, я, опрокинув свой стакан водки в рот, но при этом не почувствовав даже её вкуса, твёрдо ему сказал:

– Ты, отец, не сомневайся, я сделаю всё, но дочь будет со мной. И тебя об этом извещу непременно, ты не волнуйся.

Он так же молча, выплеснул свою кружку водки в рот, разлил остаток – на двоих поровну и сказал:

– Спасибо, сынок. А я и знал, что Мариночка не может – абы с кем связать свою судьбу. Слава Богу, что Господь так распорядился и она узнала, что такое счастье – и женщины любимой, и матери… Она тебе, сынок, верила безоглядно, ты это знай. Я, бывало, напущусь на неё, а она говорит:

«Ты же не знаешь его. Значит, не в его власти меня известить. Если жив – он нас не оставит».

– Это она к тому, что живот уже был виден и как она сияла при этом, вынашивая ребёночка. Это была самая счастливая пора в её жизни.

Плечи его стали содрогаться от рыданий:

– И даже… задумав такое… она, сынок, не попрекала тебя, а всё говорила, что с тобой что-то приключилось страшное, что ты не можешь быть с ней. Но она верила и знала, она мне так и говорила: «Я знаю, я знаю, что как только он сможет – он будет здесь. И не смей ему не верить».

– И я вижу теперь, как она была права, а я её – и корил ещё за всё произошедшее, – и он горько, навзрыд, заплакал.

Мы допили с ним водку и я уехал в Симферополь, остановив попутную машину, уверив этого несчастного, что буду постоянно держать в курсе всех дел, связанных с поиском дочери.

К сёстрам я в этот раз не заезжал.