Крымские истории

Минул ещё месяц. Он привык к протезам и стал ходить уже более уверенно и мало кто догадывался, что у него нет своих ног.

Всем казалось, что этот молодой генерал был просто ранен и теперь, идя на поправку, ещё прихрамывает.

В один из дней в его палату не вошла, а ворвалась она.

И прямо с порога стала кричать, что она всю жизнь его не любила, всю жизнь была с ним лишь ради того, чтобы жить широко, с размахом, в столице и только в столице.

А он – и здесь ей во всём мешал. Она встретила человека, который мог бы дать ей всё, но его, «по твоей милости», – перешла она на визг, – «вышвырнули со службы, лишили всего».

«А тут ещё, – она уже билась в истерике, яростной и страшной, – этот, твой Кошелев, меня даже на порог дома не пустил. И дочь – не вышла даже ко мне. Она заявила, что я более ей не мать. Это же – твои наущрения.

А сын, сын – такой же фанатик, как и ты.

О, как же я тебя ненавижу! Ненавижу!»

Он вытерпел и это, глядя ей неотрывно в глаза. Спокойно лежал на кровати, только кровь отлила у него от лица, да стала подёргиваться, как это бывало у него в минуты наивысшего волнения, верхняя губа, с правой стороны.

Но когда она увидела возле его кровати протезы – стала просто бесноватой.

«И ты, обрубок, хочешь, чтобы я – посмотри на меня – осталась с тобой? Это же – всё равно, что жить с юродивым.

Мне тебя даже видеть противно, противно и гадко».

Он, при этом, с ухмылкой ярости вглядывался в это лицо, бывшее некогда родным. И видел, что в данное время она явно завышает собственные самооценки.

Прежнего лоска на ней не было видно. Лицо обрюзгло, она сильно располнела, двойной, тяжёлый подбородок, так не шёл ей и сильно портил лицо, делая его отталкивающим и неприятным.

Да и костюм прежних лет – ей был сильно маловат и облегал все её округлости, словно выставляя их напоказ.

На её крик сбежались многие врачи, а молоденькая сестричка, которая раньше дежурила у него, храбро схватила её за рукав и пыталась выдворить из палаты. Но она – оттолкнула это девочку и вновь устремилась к нему.

– Уйди, – почти спокойно сказал он, глядя на искажённое яростью её лицо.

– Мне неприятно тебя видеть. А детей же – забудь, я тебе их, ни при каких обстоятельствах, не отдам. Я найду, что сказать на суде.

С брезгливой миной, внятно произнёс:

– Пребывание рядом с тобой грозит их нравственности.

И, словно освободившись от чего-то, что мешало ему, спокойно и твёрдо заключил:

– Заявление о расторжении брака уже в суде. Вот моё последнее слово.

И он даже отвернулся к стене, чтобы не видеть её, Лечащий врач – стал решительно оттеснять её к выходу.

Она же, в помутнении рассудка от ярости и бессилия, схватила его протезы и бросила в него. Один попал ему по голове, а второй – настолько больно ударил по ампутированным ногам, что он, на мгновение, потерял сознание.

Кровь ударила ему в голову…

И очнулся он лишь тогда, когда в его пистолете не осталось ни одного патрона.

Она, отброшенная выстрелами к стене, стала сползать по ней спиной, оставляя на панели кровавые следы.

Врачи и сёстры, от страшной неожиданности вжавшиеся в стены, кинулись к нему, с ужасом глядя на ещё дымящийся в его руке тяжёлый «Стечкин».

– Заберите… это, – и он протянул, держа за ствол, свой наградной, от Министра обороны «Стечкин», с которым он прошёл весь Афганистан, начальнику отделения.

Уже через час он выписался из госпиталя, оставив свои телефоны и уехал к Кошелеву.

***

Дело было громким и долгим.

На суд – он так и ходил со своим старшим другом и наставником Юрием Алексеевичем Кошелевым.

На последнем заседании – председатель военного трибунала встал и зачитал два письма: одно – от Министра обороны, а второе – от генерала армии Третьяка, который уже был в возрасте, но деятельно работал над своими воспоминаниями в группе Генеральных инспекторов, «райской», как называли её в войсках.

Оба военачальника-фронтовика, поручались за своего воспитанника и просили военный трибунал учесть при вынесении приговора все обстоятельства, в которых оказался генерал-лейтенант Владиславлев, Герой Советского Союза, имеющий особые заслуги перед Отечеством.

Суд полностью освободил его от ответственности. Именно так и было записано в приговоре – не признать невиновным, а освободить от ответственности.

Министр обороны, назначив ему встречу, сам, не вступая в долгие разговоры, сказал, как о деле давно решённом:

– Знаю, генерал, все слова здесь будут лишними. Как судишь себя сам – знаю и вижу, – и он внимательно стал вглядываться в лицо Владиславлева, сильно похудевшее и на буйную седину, которая почти полностью высеребрила его богатые густые волосы.

– Другого суда, более страшного и тяжкого, нежели суд твоей совести, для тебя не придумали.

Но, надо жить, Владислав, – он впервые назвал его по имени.

– Растить детей. Служить Отечеству. А ты ему ещё должен послужить, генерал.

– Вот, – и Министр протянул Владиславлеву лист бумаги, с его подписью и печатью, – мой приказ. Ты назначен начальником кафедры в академию Генерального штаба.

Закурил, что он делал в последнее время крайне редко, подошёл к Владиславлеву и сказал: