Крымские истории

Я не знал, кто это говорит. И не мог, не хватало сил, открыть глаза.

Да и не хотел, так как предо мной парила и парила белая чайка, застыв над морем и словно побуждала меня к тому, чтобы я очнулся, опомнился, пришёл в себя.

И я, через миг, открыл глаза.

Первое, что увидел – склонённую над собой юную сестричку, под белым халатом у которой виднелся непривычный, для обычной больницы, камуфляж и бело-голубая тельняшка.

– Слава Богу, я знала, я знала, что Вы выберетесь. Вы, будучи даже в беспамятстве, сжимали мою руку и я знала, что Вы выберетесь…

И показала мне свою красивую руку, на запястье которой отпечатались багровые синяки от всех моих пальцев.

– Спасибо, сестричка, – беззвучно прошептал я потрескавшимися губами и надолго припал ими к её кисти.

А она её и не убирала, и как мать, другой рукой гладила и гладила меня по волосам и что-то тихонько приговаривала…

***

Уже через месяц, правда, ещё опираясь на трость, я стоял на родном утёсе и надо мной, в вечности, парила белокрылая чайка…

***

В разное время, много лет отделяли друг от друга эти события, но именно на этот утёс я привёл своих сына и дочь, а затем – дорогих и любимых внуков и внучку.

Храни их судьбу, милая чайка, даруй счастье и радость жизни, наставь на труд, на добро и уважение к людям, на милость к ним, научи быть мудрыми и сильными.

***

Не всех ведёт Господь

к истине, а только – самых

чистых и самых светлых,

кто, служа людям – не думает

о тяжкой повинности,

а поступает

так милостиво

по велению души.

И. Владиславлев

СУДЬБА МОНАШКИ

Моя бабушка, которая несла своё монашеское послушание в миру, ибо была акушеркой от Бога, такой во всей губернии, а затем – и в области, с наступлением новых времён, так и не нашлось, только в последние годы поведала мне эту историю.

К слову и меня она приняла на свои руки в буремную февральскую ночь, двадцать девятого, последнего дня месяца, на конюшне, где мать прибиралась у лошадей.

– Великая это была любовь, внучек! С её стороны – великая. На такую жертву пошла, за что и была вознаграждена Господом. Иной такой я больше и не упомню, за всю свою прожитую жизнь.

Глубоко вздохнула и продолжила:

– Он, красавец, поручик в ту пору, с первых дней той войны, её ты и не помнишь, четырнадцатого года, ушёл на фронт. При Брусиловском прорыве, в шестнадцатом году, был тяжело ранен, уже подполковником и направлен на излечение в госпиталь, который располагался в Ялте.

С большой гордостью в голосе добавила:

– Наш монастырь, весь, был мобилизован для ухода за ранеными. И среди монахинь, несущих послушание по уходу за ранеными, была сестра Ксения.

Словно сожалея, ясным голосом, страстно произнесла:

– Я не знаю всей её истории, не принято было у нас расспрашивать и дознаваться до того, что человек не открывал сам. Но знала вся обитель, что в монастырь Ксения ушла после случившегося огромного несчастья в её семье, связанного с утратой ребёнка. Потерей его в кутерьме, страшной, тех лет. Семья была старинная, дворянская.

С гордостью, дополнила:

– Но Ксения, вступив на путь служения Господу, не чуралась никогда никакой работы, даже самой тяжёлой и несла любое послушание легко и непринуждённо.

Минуточку помолчала, словно собиралась с мыслями и повела рассказ дальше:

– А как она пела! Её пение мы слышали лишь в Храме и очень редко – в келье, когда она оставалась одна. И хоть пела она на иностранных языках, для себя одной, а ещё – чувствовалось – для кого-то, кто её так и не понял, от тоски и слёз, которые прорывались в её мелодиях, у нас сжимались сердца и мы боялись пошевелиться, чтобы упустить хотя бы одну ноту, один звук и тон.

И уже буднично, как о привычном,

– Так и шла наша монастырская жизнь, размеренно и спокойно, в посильных трудах, на которые Господь нам даровал силы и возможности. И таковой бы она оставалась и дальше, не встреть Ксения – этого подполковника…

Она привычно зашла в палату, поправила ему подушку, сменила воду в цветах и только тогда посмела взглянуть на лицо раненого.

И обмерла. Это был он. И счастье её великое, и горе самое горькое. Но – сдержалась и спокойно сказала, что по повелению матушки-настоятельницы монастыря приставлена к нему, чтобы ухаживать за ним.

Он же, не отводил своего взгляда от неё уже с первой секунды её появления в палате.

– Ксения… – только и смог он произнести.

– Это – ты, родная моя. Как же я молил Господа о встрече с тобой…

Она мягко прервала его объяснения. Сказала просто и строго:

– Князь, той Ксении больше нет. Есть монахиня Ксения, давшая обет верности Господу. А былое – забудем. К нему нет возврата и он просто невозможен в нынешних условиях. Простите, – и она спешно вышла из его палаты.

Через несколько минут, вся в слезах, она уже была у матушки-настоятельницы монастыря и просила – больше не испытывать силу её духа в таком тяжком для неё послушании.