Крымские тетради

Сто метров, восемьдесят... рукой подать...

Точность партизанского огня потрясающая. Он скосил половину штурмующей группы. Бегут фашисты на исходный рубеж, Зинченко использует миг растерянности врага:

- Бегом!

Пулей выскакивают из кошары, вдоль кустов, пригнув головы, с молниеносной быстротой вбегают в буковый лес. Пули запоздало свистят за их спинами.

Шуму на десять верст вокруг. Надо хитрить. Приходится шагать там, где и зверю не пройти. Трудна дорога поперек гор, особенно трудна из-за проклятого зноя, когда солнце буквально буравит голову, спину. Трудна и длинна. Это нечеловеческая дорога. Сейчас, в мирное время, отлично экипированные молодые люди с запасом калорийной пищи проходят ее за день и зарабатывают значок "Турист СССР".

Зинченко, проводник дед Кравченко, которому далеко за пятьдесят (только совсем недавно он пришел в себя после тяжелой контузии, худой одна лишь тень осталась от него, борода стала острее и даже сгладила постоянную хитроватость на лице), железнодорожник-севастополец Александр Гамота, бывший паровозный машинист Николай Братчиков и еще два севастопольца - фамилии их утеряны - прошли эту дорогу за шесть часов и ночь встретили в Голубой долине - в той самой где властвовал майор Генберг, давно ждавший нас с повинной!

Сколько сил он потратил, сколько жизней немецких он отдал, чтобы обезопасить второй эшелон Манштейна.

А Зинченко переспал в лесу, на рассвете же уничтожил охрану моста, который уже взрывался шесть раз и теперь был взорван в седьмой.

Снова партизан преследовали, но они ловко провели карателей. Те искали их повсюду, а партизаны просидели рядом с Юсуповским дворцом и видели немцев, спокойно пребывающих в зданиях.

Ночью Зинченко взял тропу на "Триножку". Вершина, вокруг пропасть, и одна лишь тропка сюда и отсюда. По ней ходили еще древние тавры.

Оборона - лучше не придумаешь. Одним пулеметом можно роты косить.

Устали. На пост снарядили Гамоту - охраняй, потом сменим.

Митрофан Никитович волновался: не заснет ли?

Дважды проверял: парень на месте, бодрствует.

- Не беспокойся, командир. Вздремни малость, - говорит дед.

Коварны предрассветные минуты. Они сломили Александра Гамоту.

Зинченко проснулся как от толчка в сердце, посмотрел на часы: дремал сорок минут.

- Дядя Федор, смени Сашу, - торопливо приказал Даниловичу.

Тот, покряхтывая, ушел, а минут через пять его страшный крик разбудил всех.

Александра Гамоту нашли привязанным к корявой сосне. Он был без головы.

...Голова партизана была насажена на кол и выставлена перед Юсуповским дворцом.

В горячке бросились было во дворец, но командирская воля взяла верх:

- Стой!

...Самолеты все летели и летели на запад. Полыхало небо, вздрагивали горы.

Развилка дорог: одна - на Бахчисарай, другая - в горы к Биюк-Узень-Башу. Столетняя шелковица, за ней живой забор из колючей ожины. В ее гуще - партизаны, колючки до крови ободрали их лица.

Гудит тяжелая машина, в кузове полным-полно солдат.

Митрофан Зинченко спокойно, как на мирную работу, вышел из засады, прилип всем телом к стволу шелковицы. До развилки пять метров... Машина на ней. Точный бросок противотанковой гранаты! Грузовик буквально стал на дыбы, перевернулся, как игрушечный, взорвался.

Солдаты, сбивая с себя огонь, бежали куда только глаза их глядели, а Зинченко не шелохнувшись стоял за деревом.

- Пишлы, командир, - дед теребил его, застывшего.

- На место! - крикнул Зинченко так, как никогда еще не кричал. Дед юркнул в ожину.

Садами пробрались в Фоти-Сала, там спрятались в заброшенном домике с глинобитными стенами, совсем рядом дорога на тот же Бахчисарай.

Спокойствие командира было устрашающим, дед Кравченко тайно крестился, а всегда безропотный Николай Братчиков все что-то хотел предложить, да не осмеливался.

По дороге мчится легковая машина. Одна. Зинченко взял гранату, прыгнул в кювет.

Машина шла прямо на него, и, когда до нее было рукой подать, Митрофан Никитович метнул под переднюю ось гранату.

Машину разворотило, словно вывалили наружу ее нутро. У водителя было снесено полтуловища, а рядом с ним приткнулся высокий немецкий офицер, с развороченным плечом.

Это был главный каратель Голубой долины майор Генберг. Он нашел конец на земле, к которой проявлял излишний интерес и слишком рано повел себя на ней как хозяин.

* * *

Артем Филиппович Ткачев, бывший начальник Ялтинской пограничной заставы, хорошо командовал отрядом. Балаклавцы как бы заново ожили и старались нагнать упущенное за зиму. Их подхлестывал упорный слух: фашисты в деревне Скеля повесили комиссара отряда Александра Терлецкого. Они мстили и за него.

Я очень хорошо помню Артема Филипповича. Он из тех, кто в любой одежде кажется кадровым профессиональным воином.

Он никогда и ни на кого не обижался. Но это не от равнодушия, а от редчайшей выдержки, помноженной на воспитанность кадрового пограничника.

Ткачев незаменим в минуты внезапности. Его нельзя ошеломить.

Помню случай. Сидим мы с ним у речки на бревне, над нами грохочет сухое небо, сверкают молнии.

Сыпанул ливень.