Крымские тетради

Как-то на Адымтюре наши разведчики подобрали ослабевшего человека в советской сержантской форме, привели в штаб.

Парня накормили, стали расспрашивать. Он первым делом разулся и из-под стельки достал партийный билет, завернутый в противоипритовый пакет.

Сожалею, что запамятовал фамилию севастопольского солдата.

Парень был на батарее Заики, которая первым залпом оповестила мир о начале севастопольской эпопеи.

Известные герои Анисимов и Нечай были его однополчанами.

Это первый человек среди нас, который знает все о боях под Севастополем.

Домнин ходил с сержантом из землянки в землянку, от шалаша к шалашу, и партизаны слушали рассказ севастопольца, человека, который встретил фашистов на просторах качинских степей.

Ярко и образно говорил сержант. Я до сих пор помню каждое его слово. Оно как бы приобщило меня к тому, что делалось на батарее, на линии боя.

…За лето выжженные палящим солнцем бурые качинские степи с разноцветными заплатами виноградников, плешивыми холмиками и дорогой, заезженной машинами, тачанками, солдатскими двуколками. На западе, сколько видит глаз, — море, бурливое, иссиня-темное.

Утро. На пыльной дороге — никого. Такая тишина, что слышно, как пищат суслики и под ветерком шелестят высушенные добела травы.

За небольшим курганчиком, в бетонном доте, скрытом от самого наблюдательного глаза, притаились сержанты Анисимов, Нечай и наш разведчик Костя.

— Не по душе тишина, — говорит Анисимов, не спуская глаз с туманной дали.

— Мабудь, сьогодни и почнэться, — басит Нечай, прижав ухо к телефонной трубке. — Костя, а ну подывысь.

Смотрит Костя до боли в глазах, видит желтые полосы и дорогу до самого горизонта, на которой ни единой точки.

Солнце достигло зенита и начало медленно клониться к морю. Небольшая тучка с востока подкралась, будто невзначай бросила на землю несколько крупных капель и умчалась в далекое многогорье, туманящееся на востоке.

Кругом ни звука, ни шороха. Лежит дорога, избитая, истоптанная отступающими на Севастополь. Лежит, словно в раздумье, как ей принять на себя бронированную тяжесть чужих войск. А они уже катятся из северной Таврии, их душное дыхание чувствуется каждой клеточкой.

После полудня небо почернело, ожило, взвихрился воздух. Многоэтажным строем на Севастополь шли пикировщики, а вокруг них каруселили истребители, как мошкара вокруг шмелей.

— Смотри в оба! — крикнул Анисимов, до белизны пальцев сжимая кулак, лежащий на стальном теле тяжелого орудия.

Через несколько минут Костя повернул к товарищам побледневшее лицо.

— Идут, — с придыханием сказал он, показывая на пыль, клубящуюся вдали.

Черное облако катилось по земле со стороны Сакских озер. Скоро сквозь серую мглу стали выползать тяжелые танки. Они шли, ощупывая каждый метр затаившейся степи.

Командир батареи лейтенант Заика был еще с утра предупрежден, что авангард фашистов занял Саки и идет на Севастополь.

Береговая батарея располагалась, если можно так сказать, в узле самых уязвимых естественных подступов к Севастополю, Широкие поля для танковых атак, буераки для пехоты, холмы для артиллерии. Это был ключ к столице Черного моря, к ее Северной стороне.

Дважды пискнул зуммер телефона. Лейтенант взял трубку. По тому, как приподнялись у него брови и вздрогнула щека, рядом стоящий комиссар батареи понял, что решающая минута наступила. Он только спросил:

— Много их?

— Пока десять танков, семьдесят машин, около четырехсот солдат.

За батареей над городом — тяжелые взрывы.

— Бомбят Севастополь, скоро нас атакуют… Я иду к расчетам, — сказал комиссар, надел каску и вышел.

— Батарея, к бою! — Телефон разнес приказ командира по всем железобетонным отсекам, а Костя подтвердил его, бегая от орудия к орудию.

Через двадцать минут раздался первый залп. Он возвестил всему фронту о начале героической обороны города русской славы — Севастополя. Произошло это 30 октября 1941 года в пятнадцать часов тридцать минут по московскому времени, в погожий осенний день. Тогда наш истребительный батальон еще швырял в Алупкинском парке болванки в макет танка…

…Прошли сутки. Батарея жила. Вокруг бушевал огненный шквал. Тысячи снарядов, мин, бомб глубоко вспахали древнюю крымскую землю, обнажая бетонные стены. Десятки пикировщиков с тоскливым воем кромсали южное небо, обкладывая батарею сверхмощными фугасными бомбами. Но батарея жила, громила танковый таран, звала Севастополь к смертельному бою.

Прошли вторые сутки. Батарея жила.

Защитники города — под оглушительные залпы заикинцев — готовились к неравному многомесячному поединку двух армий.

Прошли третьи сутки. Батарея жила.

От накала почернели орудийные стволы, но крепка уральская сталь. Один за одним падали артиллеристы, в узких проходах отсеков лежали раненые, но пушки стреляли…

Радист принял радиограмму; волоча раненую ногу, дополз до командира.

— «Батарея героически выполнила боевую задачу! — прочитал вслух лейтенант Заика. — Приказываю погрузиться всем на тральщик и следовать на новый рубеж».

Раненые подняли головы.

— Старшина, следить за морем!

— Есть!

Потемнело, старшина крикнул:

— Вижу на подходе тральщик!