Крымские тетради

Не очень верили нашим поискам, но молодость неуступчива. Мы не знали теории, но у нас было чертовское чутье практиков. Давно было известно: горные склоны можно обрабатывать орудиями на тросовой тяге. Для этого нужна была простая и надежная механическая лебедка.

Лебедок — пруд пруди, десятки марок, но ни одной годной. На каких только тракторах их не монтировали! Но все упиралось в сложность конструкции, в ее неустойчивость.

Мы, неискушенные, но подпираемые самой жизнью, разрубили узел: взяли отечественный колесный трактор «ХТЗ» и на нем смонтировали очень удобную и устойчивую в работе лебедку. Простота была пугающей, но она-то и решила проблему. Даже сейчас, во второй половине шестидесятых годов, лебедки конструируются по нашей идее.

Чувствовал себя на седьмом небе, только болезнь нет-нет да и напоминала о себе. Тогда шел в ялтинский тубдиспансер к Марьяне Ивановне Мерцаловой. Она поддувала легкие, давала рецепты, которые никогда до аптеки не доходили, и угрожала: «Насильно положу в стационар!»

Лебедку нашу признали в Москве, взяли ее в павильон механизации, а мы, Родионов и я, стали участниками Всесоюзной сельскохозяйственной выставки.

И неожиданно вызвали в Москву.

Боже мой! Во что же одеться? Военное все обветшало, а гражданского костюма я еще не приобрел.

Директор совхоза был педант и категорически заявил:

— Без приличного костюма в Москву не пущу, вдруг сам нарком пожелает принять!

Подходящего костюма на мои по-девичьи узкие плечи не удалось найти даже в Ялте. Выручил совхозный кладовщик Фрадкин. Он достал из своего древнего сундука насквозь пропахший нафталином бостоновый костюм дореволюционного покроя. Портной не спал ночь и отлично справился с делом, накинул на мои плечи первый в моей жизни приличный костюм.

Он мне здорово понравился, только одно омрачало — неистребимый запах нафталина, от которого меня сначало мутило. Я быстро пообвык и перестал ощущать нафталиновый мармелад, но люди подозрительно косились. Так было и в вагоне скорого поезда, так и в приемной наркома.

Пришел нарком, и я обо всем забыл.

Горячо, с приятным кавказским акцентом он говорил о советской марке вина, благодарил нас за труд. Нарком подошел ко мне, улыбнулся дружески и спросил:

— Скажи, что тебе надо?

Я гаркнул на весь кабинет:

— ДИП, товарищ народный комиссар!

— Не понимаю.

— Токарный станок завода «Красный пролетарий» марки «Догнать и перегнать»!

Он засмеялся, быстро подошел к столу, что-то записал, а потом снова ко мне:

— Что себе хочешь? Лично!

— ДИП!

— А, заладил… Будет тебе станок, обещаю.

На прощанье протянув руку, между прочим спросил:

— Скажи, если не секрет, где такой костюм достал?

Я готов был сквозь землю провалиться.

— Зачем краснеешь! Крепкий материал, век не сносить!

Каждому из нас нарком подарил по фотоаппарату «ФЭД», пожелал доброго здоровья и простился.

Вечером в номер гостиницы пришла именная посылка: принес какой-то товарищ, вручил мне.

— Это вам от наркома.

Разворачиваю посылку — новый костюм, серый в полоску.

Я ахнул.

— Примерьте, пожалуйста, нарком просил.

Вот это был костюм!

В совхозе я про костюм, конечно, никому ни слова, зато о станке протрубил вовсю. Он так нужен был, что мы даже не верили: а вдруг не пришлют? Станок-то такой в то время был редкостью.

Про костюм все же узнали. Как-то приходит в механический цех винодел Охрименко, ставит на стол тридцатилетнюю мадеру, разливает по стаканам, подмаргивая, поднимает тост:

— За наркомовский костюм!

Весной 1941 года мы получили наряд на долгожданный станок. Обещали прислать в конце июня, не позже.

То-то на радостях вина попили!

Все складывалось хорошо, но неожиданно поднялась температура. Меня направили на лечение в Алупку.

2

Тут-то и застала война.

За сутки опустел курортный городок. Что-то грустное и жалкое было в затихших залах дворцов, в корпусах нарядных здравниц. Лишь буйно цвели магнолии, над ними жужжали пчелы.

Только в нашем санатории тлела жизнь, и нам даже пытались внушить, будто для нашего брата ничто не изменилось, лечение продолжается, и никаких отъездов.

И все-таки на следующий день я покинул Алупку и застрял в Ялте.

Каким-то лишним я почувствовал себя в суматохе первых военных дней; все, чем я жил до сих пор, теперь не имело смысла и уходило далеко-далеко от меня.

Где мои однополчане? Может быть, кто-то из них вот сейчас ведет воздушный бой?

Я заглянул в райвоенкомат, хотя знал: никому здесь не нужен. Я белобилетник, этим сказано все.

Иду в райком. Секретарь Борис Иванович Герасимов посмотрел на меня удивленно:

— Тебе что?

— Вот оставил санаторий… Пришел…

— И правильно сделал. Давай в совхоз, лично отвечаешь за отправку автотранспорта по мобилизации. Чтобы ни сучка ни задоринки.

За двое суток совхоз стал другим. В гараже, мастерских, кузне — ни души! Слесари, трактористы, шоферы ушли на фронт. Одиноко торчит бетонный фундамент с анкерными болтами под ДИП, который так и не пришел и не придет. У верстака копошится Евтихий Иванович, старик слесарь, подгоняет головку к винодельческому прессу, но сразу видно — работает только по привычке.

Началась странная жизнь поселка без мужчин.