Крымский излом

– Оставайся со своими людьми здесь! Меня проводят товарищи Бережной и Берия.

Потом, оставив позади растерянного начальника своей охраны, взял меня под локоток.

– Ну, ВЯЧЕСЛАВ НИКОЛАЕВИЧ, показывайте своё хозяйство...

И мы пошли по главной аллее лагеря, на всем протяжении укрытой растянутой между деревьями маскировочной сетью. Справа и слева входы в землянки, над которыми не вьётся ни дымка. В светлое время суток в целях маскировки печи топить запрещено, но сколько сейчас того светлого времени, шесть часов – с десяти утра до четырёх вечера.

А пока вокруг нас кипит обычная жизнь полевого лагеря. Вот мимо нас на стрельбище топает взвод. Обычный наш сборный взвод. Камуфляжи морпехов, ватники и шинели красноармейцев, чёрные бушлаты краснофлотцев. Идут герои, победители Манштейна, Гудериана, Гота и Клейста. Идут отчаянные головорезы, которые уже нагнали страху на вермахт в боях под Одессой и Севастополем. Судя по всему, взвод идёт на стрельбище. Все в разгрузках, при оружии. Бросаются в глаза немецкие пулемёты МГ с примкнутыми патронными коробками. Пулемётов много. Пулемёт – это друг, товарищ и брат пехотинца, хоть в обороне, хоть в наступлении. При виде Сталина, глаза бойцов округляются, взводный даёт команду, и бойцы, сделав зверские лица, переходят на строевой шаг. По утоптанному снегу глухо топают подошвы ботинок, валенок и кирзовых сапог. Тридцать глоток на одном дыхании выдают:

– Здрав... Жел.. Тов... Верх.. Главн...

Сталин в ответ улыбается своей "отеческой" улыбкой и прикладывает руку к козырьку своей знаменитой фуражки. Взвод проходит мимо, пожирая вождя глазами. Всё чётко, по уставу. Только это всё не наиграно: парни и в самом деле запомнят встречу с Верховным на всю жизнь.

Товарищ Сталин поворачивает голову в мою сторону.

– Скажите, товарищ Бережной, а почему у вас бойцы, так, м-м-м. неодинаково одеты? Мы всё понимаем, бои и все прочее, но внешне выглядит всё это как-то не очень...

Я кивнул.

– Товарищ Сталин, мы подавали заявку, но она где-то застряла. Поскольку вы распорядились не выдавать форму установленного для РККА образца, а велели изготовить спецпошивом реплики с наших зимних камуфляжей, то началась канитель. Комбинат спецпошива каждый день обещает показать образцы, но каждый раз "сегодня" переносится на "завтра".

Сталин бросил тяжёлый взгляд в сторону Берии.

– Лаврентий, разберись. Если это просто глупость, то сними виновных с должности и пошли на фронт. А если что другое, то накажи по всей строгости, вплоть до трибунала. И рассмотрите там вопрос о пошиве такой же формы для других спецчастей. Помнится, товарищ Василевский говорил, что форма очень удобная, тёплая, и не сковывает движений. Чтобы послезавтра в бригаде были образцы, а ещё через десять дней все бойцы и командиры должны быть одеты как положено...

Он снова посмотрел на меня.

– Товарищ Бережной, а что вы скажете о том, чтобы снова ввести в армии погоны? ТАМ у вас, мы, кажется пришли к аналогичному решению?

Я вздохнул.

– Товарищ Сталин, я думаю, что в полевой форме необходимо оставить всё как есть. Вы видели бойцов. Те жилеты с карманами, что были на них, называются разгрузки. Но если на бойце или командире надета разгрузка, то никто никаких погон не увидит, а вот петлицы – пожалуйста. Я бы высказался за то, чтобы, оставив петлицы, одновременно ввести и погоны, как знак преемственности с русской армией Румянцева, Суворова, Кутузова и Скобелева. Но и...

Сталин подхватил мою мысль.

– ...но и революционные традиции забывать не надо, так? Я вас правильно понял?

- Так точно, товарищ Сталин, – ответил я. – Любой разрыв традиций, это катастрофа в сознании людей. Чем меньше будет таких разрывов, тем меньше шансов у тех, кто захочет объяснить народу, что капитализм – хорошо, а социализм – плохо. И заморочив всем голову, украсть страну. Традиции – это фундамент общества, и любой, подкапывающий его, должен считаться преступником.

Сталин немного помолчал, видимо обдумывая мои слова, потом медленно сказал:

– Я полагаю, что эта тема нуждается в дальнейшем развитии и углублении. Мы займёмся этим вопросом позже, в более спокойной обстановке. А теперь, пожалуйста, покажите мне ваши знаменитые супертанки.

Я пригласил:

– Сюда, товарищ Сталин, – а сам подумал: «Человек он умнейший, трудоголик, плюс семинарское образование... Остроту момента чувствовал, как никто другой, и при этом никогда не был догматиком. Поговорить, конечно, надо в спокойной обстановке, а не как древнегреческие философы на прогулке. Тем было хорошо, у них были песок и пальмы, а у нас снег и ёлки, при минус двадцать вести философскую беседу как-то несподручно».