Крымский оборотень

– Ну, так сразу и не ответишь, – вздохнула женщина и искоса глянула на Волошко. – Вот спросите у своего товарища, из-за чего он расстался со своей?.. Думаете, он вам ответит? Сложное это дело…

Волошко возмущенно открыл рот, чтобы сказать много разных слов в адрес женщины, но Завьялов, улыбаясь, остановил его взмахом руки и стал выжидательно смотреть на Надежду.

– Ненадежный он какой-то, – после молчания сказала Надежда. – Как с таким жить? Уж лучше одной…

– Ненадежный – это как? – спросил Завьялов.

– Ну, как… – пожала плечами женщина. – Вот, скажем, ты – надежный. А он, – она указала на Волошко, – ненадежный. А точнее и не скажешь…

Волошко вновь возмущенно открыл рот, и вновь Завьялов не дал ему произнести ни слова.

– Он что-нибудь рассказывал о себе? – спросил Завьялов.

– Почти ничего, – ответила женщина. – Я, конечно, спрашивала, потому что как же оно так – жить с ним как с мужем и ничего о нем не знать? Но он молчал… Сказал лишь, что ему без разницы, при ком жить – при немцах или при советской власти… У него, мол, такая хлебная профессия, что он нигде не пропадет.

– Он не говорил, что это за профессия? – спросил Завьялов.

– Нет, не говорил. Хотя я и спрашивала. Но он лишь улыбался и начинал говорить на другие темы. Конечно, мне это не нравилось. А вдруг он вор? Или какой-нибудь душегуб?

– А почему он не на фронте – этого он тебе не говорил? – обрел наконец дар речи Волошко.

– Как же, говорил, – ответила женщина. – Сказал, что не взяли по болезни. Из-за грыжи… А только…

– Что? – насторожился Завьялов.

– Не замечала я у него никакой грыжи, вот что, – сказала женщина. – Я даже однажды у него спросила: а где, мол, твоя грыжа, почему ее не видно? А он рассмеялся и сказал, что она у него внутри. И стал говорить о чем-то другом.

– Угу… – задумчиво сказал Завьялов. – Значит, внутри… Вы вот что, – он глянул на Надежду. – О том, что мы были здесь – никому ни слова. И о чем говорили, тоже помалкивайте. Вам понятно?

– А если прознают и спросят? Соседи, они такие глазастые!

– Скажете, что приходили насчет постоя. Но посмотрели и ушли, потому что вам и самой тесно.

– Он что же, и вправду что-то натворил? – спросила Надежда. – Может, он какой-то замаскированный? Ох ты, господи… А я-то с ним жила! Что же, теперь и я у вас под подозрением?

– Вот какая же ты неуемная бабенка! – с негодованием произнес Волошко. – Ну вот никак не кончатся твои ненужные вопросы!

– Да ведь как же так – ненужные? – не согласилась Надежда. – Коль вы ищете моего бывшего мужа! Ведь и меня небось затаскаете! А я-то совсем ни при чем! Ну, жил он со мной при немцах. Так ведь он был свой, а не немец! А разве это грех, когда свой? Ой! – вдруг воскликнула она. – А может, он был замаскированный немец? Ведь недаром же он ничего о себе не говорил! И про грыжу врал… И руки у него такие… совсем не наши руки. Будто он этими руками и не делал в жизни ничего… Ох ты ж, боже! Ведь затаскаете меня, безвинную!..

– Тьфу! – сплюнул Волошко и вывалился из комнаты. А вслед за ним вышел и Завьялов.

Какое-то время они стояли посреди улицы и слушали доносящиеся из дома невнятные причитания Надежды. Вволю наслушавшись, Волошко почесал затылок и сказал:

– Наблюдение бы установить за домишком. Да и за этой чертовой бабой тоже. А вдруг этот Бильярдист вздумает ее навестить? Или, может, она тайно с ним встречается, а нам о том не сказала… От такой суматошной бабы чего угодно можно ожидать.

– Не надо никакого наблюдения, – не сразу ответил Завьялов.

– Это почему же так? – удивился Волошко.

– Думаю, что в наблюдении нет никакого проку, – сказал Завьялов. – Мне кажется, что этот Бильярдист, кем бы он ни был, сейчас далеко. И обратно в Симферополь не вернется.

– Ну, тогда дело становится совсем уж интересным, – в раздумье проговорил Волошко.

– Интересным, – согласился Завьялов. – И чем дальше, тем интереснее.

11

Тем временем Ольхин и Вашаломидзе разбирались в оставленных гестаповцами документах. Немецкого языка они не знали, поэтому полковник Колодезев выделил им в помощники переводчика – юношу в очках и с погонами младшего лейтенанта. Переводчика Гиви Вашаломидзе встретил с недоверием.

– Ты знаешь немецкий язык, да? – спросил он у юноши.

– Так точно, – ответил младший лейтенант. – Перед войной я окончил университет. Изучал романо-германскую филологию.

– Э, что за наука? – мрачно поинтересовался Гиви.

– Немецкий язык и немецкая литература, – пояснил юноша. – Ну, и другие языки романской группы. Которые похожи на немецкий.

– Зачем ты изучал такой язык, слушай! – энергично взмахнул рукой Гиви. – Для чего тебе знать такой плохой язык!

– Не такой уж он и плохой, – переводчик улыбнулся. – По-своему он даже красив. А уж литература – тем более.

– Слышал я их красивый язык на фронте! – Вашаломидзе скривился. – Слышать больше не могу!

– Ну, Шиллер и Гейне в этом никак не виноваты, – по-прежнему улыбаясь, сказал юноша. – Они не могли знать, во что превратится их страна.

– Кто такие? – недоверчиво спросил Гиви.

– Великие немецкие поэты, – пояснил младший лейтенант.

– Э! – недовольно произнес Гиви. – Все равно плохой язык.