Крымский оборотень

Пахомыч уже начинал чувствовать усталость, а вместе с ней и раздражение по поводу столь бесцельного поведения Улыбки, но тут судьба преподнесла ему самый настоящий сюрприз! Вдруг к Никите подошел какой-то мужчина, в котором Пахомыч, к своему немалому удивлению, узнал Белого! Да-да, того самого Белого, который завербовал Пахомыча и который, по сути, был хозяином и вершителем его, Пахомыча, судьбы и жизни! Вот так дела! Так что же, получается, что и Никита тоже знаком с Белым? А ведь ясно, что знаком! Вот как спокойно и обстоятельно они беседуют друг с другом! Случайные уличные знакомцы так бы беседовать не стали! Да, но о чем они беседуют? Что их связывает?

Впрочем, ответ на эти вопросы напрашивался сам собой. Скорее всего, их связывает то же самое, что и Пахомыча с Белым. Как говорится, Белый – он для всех Белый. Начальник гестаповских агентов, обосновавшихся в Симферополе. Резидент, или как там еще они называются. Ну и ну! Так что же, Никита тоже гестаповский осведомитель? Как и он, Пахомыч? Получается, что так. И если подумать и разобраться, то ничего удивительного тут нет. Если уж он, Пахомыч, согласился быть фашистским агентом, то что уж говорить о Никите! Для него предавать – дело обычное. Предал же он его, Пахомыча. Да и, насколько Пахомычу известно, и других тоже. Например, женщин, с которыми сожительствовал… Изучил Пахомыч нрав и характер Сверчка, пока с ним общался! А потому – чему удивляться? При этом если Пахомыч, по его собственному убеждению, фашистский агент поневоле (на что не согласишься ради спасения собственной жизни!), то Никита – агент не иначе как по собственной охоте и убеждению. Уж такой он человек. Преподлейший.

18

– Вот я вам его и сдаю с чистой совестью, – подвел итог своему рассказу Пахомыч. – В обмен на обещанное вами снисхождение.

Выслушав Пахомыча, Ольхин какое-то время пребывал в молчаливой задумчивости. Здесь было о чем подумать.

– А может, – спросил он, наконец, у Пахомыча, – ты это все придумал? Сам же говоришь, что между тобой и ним – какие-то давние счеты. Вот ты и захотел отомстить нашими руками, коль сам теперь отомстить не можешь? Потому и врешь. Чем ты докажешь, что не соврал?

– Так ведь оно как, – возразил Пахомыч. – Допустим, я и вправду соврал. Ну, так рано или поздно вы мой обман все равно разоблачите. И тогда мне точно хана. А коль я сказал правду, то у меня, стало быть, есть шанс сохранить жизнь. Когда дело касается собственной шкуры, тогда не врут. Тут уж надо говорить чистую правду.

– Может быть, может быть… – в задумчивости проговорил Ольхин. – Когда дело касается собственной шкуры, тогда конечно… А тогда у меня вот какой вопрос. Ты говоришь, что у тебя на этого Никиту личная обида. В чем же она?

– Обманул он меня по бильярдному делу, – сказал Пахомыч. – Внаглую, несмотря на мою к нему доброту. Еще до войны. Такое не прощается.

– Значит, он тоже бильярдист? – спросил Ольхин.

– Ну, так я же о том и говорю!

– И что, хороший бильярдист?

– Честно сказать, один из лучших, с кем мне доводилось иметь дело. Но – подлец.

– И зовут его Никита…

– Никита Филиппов, – уточнил Пахомыч.

– И у него – красивая, широкая улыбка…

– Ну да. Улыбка. Между прочим, это именно я посоветовал ему улыбаться во время игры. Он, значит, улыбается, а противник смотрит на него и теряет уверенность. Невозможно быть уверенным, когда твой соперник улыбается тебе в лицо. А не уверен – значит, почти проиграл. Психология!

– Слушай, а какие у него руки? – задал Ольхин неожиданный вопрос.

– Руки? Какие руки? – не понял Пахомыч.

– Опиши мне его руки, – сказал Ольхин. – Ну, как они выглядят.

– Ах, руки… Хорошие руки. Правильные. Я же говорю, что он очень хороший бильярдист. Прирожденный. А для бильярдиста руки – это, можно сказать, самое главное. У Сверчка… или как его кличут теперь Улыбка… руки самые что ни есть бильярдные. Пальцы – длинные, тонкие, нежные. Такими пальцами очень хорошо держать кий… хорошо управлять кием. А умеешь управлять кием – считай, что ты бильярдист. Конечно, тут нужны и другие способности, но руки в таком деле – это главное. Хорошие руки у этого мерзавца. Оттого он и бильярдист хороший…

Ольхин задал еще один неожиданный вопрос:

– А скажи-ка ты мне вот еще что. Как и чем с тобой рассчитывались фашисты?

– Деньгами, – не очень охотно ответил Пахомыч. – Я уже говорил…

– А золотишком? – напористо спросил Ольхин.

– Каким еще золотишком? Не было никакого золотишка!

В голосе Пахомыча прозвучали нотки неуверенности и даже испуга, и Ольхин тотчас же их уловил.

– Ну, Биток! – с ироничной усмешкой произнес Ольхин. – Ты уж не останавливайся на полпути. Взялся каяться, так кайся до конца. Жизнь дороже какого-там золотишка.

– Было и золотишко! – махнул рукой Пахомыч. – Один-два раза. Так, всякая мелочовка. А только сейчас его при мне нет! Уж вы поверьте! Давно я его обменял на харчишки да на курево. За немецкие-то деньги никто не хотел продавать ни харчей, ни табаку. Не верил народ немецким деньгам.

– А скажи-ка, с Никитой немцы могли рассчитываться золотом? – спросил Ольхин.