Крымское ханство XIII–XV вв.

Такой почти высокомерный тон Менглы-Герая объясняется не тем, что Менглы-Герай «был славнейший из всех Крымских ханов», каким его считает г. Говордз[968], а скорее, во-первых, вообще сравнительной вялостью характера султана Баязида, а во-вторых – положением дел в самой Порте. Что Баязид был вял и не особенно взыскателен, это подтверждается многими фактами: с ненавистным ему по религиозному своему еретичеству персидским шахом Исмаилем он всячески старался поддерживать мирные отношения, несмотря на задирательства последнего, доходившие до цинизма[969]. Несмотря на то что впервые прибывший к султанскому двору посол великого князя московского Михайло Плещеев «невежество и непригожее дело учинил»[970], ему это сошло даром, именно только благодаря той же невзыскательности и какой-то мистической кротости Баязида; тогда как гораздо позднее, в половине XVII в., даже французским послам турецкие чауши выбивали зубы на аудиенциях да еще не султана, а только верховного визиря[971]. Да чего уж сильнее доказательства слабохарактерности Баязида, как добровольная уступка им престола удалому сыну своему Селиму I Явузу!

Робкий на военные предприятия, Баязид только в крайности решался на войну, и потому немудрено, что он так щедро отблагодарил Менглы-Герая за его помощь в походе молдавском[972]. По смерти отца своего, он, по заведенному обычаю, должен был известить соседних государей о своем вступлении на престол, на каковой случай имеются разные формы посольства, грамоты и т. п. Крымскому хану, как вассальному правителю, это известие обыкновенно сообщалось в формах присылки второстепенного чиновника, вроде чауша, по-нашему жандармского офицера, с известительной грамотой[973], а султан Баязид, по своему благодушию, прислал Менглы-Гераю подарки, состоявшие из одежды, коней и драгоценного перстня. Менглы-Герай же настолько не дорожил вниманием султана, что подарил в свою очередь пожалованный ему перстень великому князю московскому при грамоте от 1498 года, в которой пишет: «Коли салтан Могомед (Фатих) преставился, сын его Баязыт салтан после отца память ко мне прислал – платье и кони, да яхонт ал в жиковине в золотой; нынеча тебе брату моему на руке пригож держати, молвя, на руке возвидишь, меня на сердце держишь, а братство и любовь свыше будет; друзи наши, слышев, обрадуются, а недрузи наши, слышев, попропали бы, молвя, ту жиковину с яхонтом с алым тебе любимому брату с своим с паробком с Давыдом послал есми»[974].

Соответственно такой самостоятельности поведения Менглы-Герая, и царевич Мухаммед также держал себя с ним очень деликатно. Он за свой страх и ответственность посылал войска против черкесов, не считая их прямыми подданными хана. «А сын турского Махмет салтан кафинской сее весны посылал ратью людей своих на Черкасы триста человек, да двесте человек Черкас с ними ж ходили, которые у кафинского служат», доносил в июле 1501 года Мамонов великому князю московскому[975]. Но когда к принцу явился посол от Шейх-Ахмеда большеордынского Куюк просить у него позволения кочевать им к Днепру, вследствие беспокойств от ногаев и черкесов, то «Шагзода ему отвечал так: что земли и воды не мои, а земли и воды волного человека Менли-Гирея; будешь царю Менли-Гирею брат и друг, и ты и мне брат и друг; а яз тебе не велю кочевать к Непру; а то ведает отец мой[976].

Но этот покорный своему отцу и Крымскому хану юноша, царевич Мухаммед, в скором времени отправился на тот свет. В числе подлинных турецких документов, относящихся к 910 = 1504–1505 году, находится также соболезновательная грамота Зулькадрского князя к султану Баязиду по случаю смерти шахзадэ Мухаммеда в Кафе, и ответ на нее султана[977]. На сцену теперь выступил брат умершего, беспокойный и энергичный Селим, который повел другую политику, имея в виду заветный план унаследовать, или даже захватить силой, отцовский трон, помимо братьев своих, из которых старший Ахмед, любимец отцовский, больше всех имел шансов сделаться после отца султаном.