Крымское ханство XIII–XV вв.

Обращаясь к нашим русским старинным письменным памятникам, мы и в них очень долго не встречаем имени «Крым» ни в одном из его значений. В «Слове о Полку Игореве» упоминаются только Тмуторокань да Готские девы из всего, что имело хоть какое-нибудь отношение к местности, ныне именуемой Крымом. Но и более поздние письменные памятники знают Сурож, знают Кафу, а Крыма не знают. Дмитрий Донской, отправляясь на войну с татарами, берет себе в проводники десять сурожан, как говорится в известной повести, прославляющей знаменитую Куликовскую битву[232]; а разбитый им Мамай «добеже, идеже есть град Кафа»[233]. Если же в заключительном присловии в той же повести и сказано, то «пойде весть по всем градом ко Орначу, Крыму и Кафе, к Железным Вратом, ко Царю граду на похвалу»[234], то не надо забывать, что самое присловие находится не во всех редакциях повести, и, следовательно, оно могло быть присочинено и прибавлено позднее, а потому имя Крыма, или Крима, надо полагать, здесь есть такая же новейшая вставка, какой несомненно оно является в Густинской летописи, в которой читаем о Св. Князе Владимире: «Прием же Володымер славный и крепкий град Греческий Корсунь (ныне же тамо Крим), и весь той остров, глаголемый Тавриду»[235]. Равным образом летописный рассказ о путешествии князя Юрия Дмитриевича «в Крым зимовати» в 1432 также носит все признаки несовременного описываемому факту происхождения, ибо находится в списках позднейшей, компилятивной редакции, Воскресенском[236] и Никоновском[237]. Упоминание имени «Крым» в наших летописях становится обычным, заурядным лишь в концу XV в., да и то сперва в каких-то смутных и неопределенных выражениях, вроде того, что, например, «Приходи царь Киреим Гириев сын с Татар под Коломно»[238]; или: «Приде царь Мингирей Крымской Перекопские орды»[239]. В первом случае географическое название «Крым», искаженное в «Киреим», обращено в личное имя хана; вторая же фраза звучит аналогично со старинным наименованием известного Тамерлана «Темир Железный», где татарское слово сопровождается русским переводом. То же самое замечаем и относительно Крыма: Менгли-Герай назван царем Крымским, а добавочные слова «Перекопьские орды» можно рассматривать как пояснительный русский перевод незнакомого еще тогда слова Крым, из которого сделано прилагательное Крымский. В таком же, вероятно, смысле хан Менглы-Герай иногда называется у наших летописцев просто «Перекопьский царь»[240]. Сбивчивость наших летописей по части географических сведений заметна в них даже и в том случае, когда речь идет о таком громком событии, как утверждение Османского владычества на Крымском побережье. В одной летописи сказано коротко: «Того же лета царь Турьский взял Кафу и Крым»[241]; в другой находим не более пространную заметку: «О взятии Кафы и Крыму. Того же лета Туркове взяша Кафу… Азигирееву орду Крым в Перекоп осадиша дань давати»[242].

Летописцы заносили сведения о том, что творилось на белом свете в отдаленных странах, понаслышке, и потому не удивительно, что географическая номенклатура чуждых земель представляла для них большие затруднения. Но насколько имя «Крым» долго было непривычно вообще для русского уха, это всего очевиднее явствует из «Хождения за три моря» Афанасия Никитина, который самолично был на Таврическом полуострове, возвращаясь через него из своего далекого и долгого странствования. Этот любознательный и наблюдательный человек, трижды подряд упомянув в своем «Хождении» о Кафе, даже назвав, хотя в несколько искаженном виде, Балаклаву и Гурзуф, ни одним словом не обмолвился о Крыме[243].