Крыса-любовь

Я взглянул на Мишель. Потом на Джули. Потом опять на Мишель. Я взмок с ног до головы и задрожал. Земля разверзлась у моих ног. Провал становился все глубже… На одной стороне была Джули, на другой – Мишель. А между ними зияла бездна. Все шире… шире…

Прыгай, парень. Хрен с ним, с парашютом. Раз, два – ПОШЕЛ!

– Арт, – сказал я. – Меня зовут Арт Стори.

– Ты – Арт? – ахнула Джули. – А с кем я тогда занималась любовью?

– Со мной, Джули, но…

– Вы с ним спали? С этим? – Мишель скривилась. – Прелестно! А ваша мать, значит… Ясное дело – яблочко от яблоньки…

– А кто ж тогда Гордон? – спросила Джули. Я оглянулся на кровать, где лежал мой брат, святой единорог.

Джули судорожно втянула воздух. До нее начинало доходить.

– Боже! Какая низость.

Ну вот и все. Мне конец. Назад пути нет. Джули повернулась к Мишель:

– Я никогда не спала с вашим мужем. Это ошибка. Мне очень неловко и…

Мишель отмахнулась от нее и поманила констебля:

– По-моему, очень подозрительно, что мой деверь знает этих людей. Вам не кажется…

– Миссис Стори, я же просил…

– Вам не приходит в голову, что он сводник? Сутенер при собственном брате? – Мишель подлетела к Деборе: – Сколько он с вас взял?

– Мадам, нет никаких доказательств… – начал констебль.

– Ой, вот только этого не надо! До чего жалкие увертки. Лучше занимайтесь своим делом!

– Констебль именно это и пытается сделать, Мишель, – сказал Тони.

– Да пошел ты, папа, знаешь куда!

– Мишель!!! – не выдержала даже Сандра.

– Мам, от этих болванов нет никакого толку. Никакого!

– Ну все, миссис Стори. Прошу вас покинуть помещение.

Второй полицейский взял ее за плечи и потянул к двери. Не тут-то было.

– Я плачу за это помещение! – заорала Мишель. – Уж тут я могу говорить что хочу и когда хочу! Это я вас сюда вызвала и не потерплю…

– МИШЕЛЬ! ЗАТКНИСЬ И ВЫМЕТАЙСЯ!

Голос прорезал комнату, как молния прорезала бы арбуз.

– Как вы смеете так со мной разговаривать? – рявкнула Мишель на констебля Бейли.

У полицейского глаза полезли из орбит. Он уставился мимо Мишель на всех нас, остальных.

– Я ничего не говорил. Это не я!

– ПРЕКРАТИ ИСТЕРИКУ МИШЕЛЬ!

Все головы разом повернулись в сторону кровати. Гордон лежал с открытыми глазами; его стояк опал.

– Кажется, очнулся… – шепнула сестра Крисси и обхватила его запястье длинными пальцами.

Гордон приподнялся на локте. Его волосы падали на плечи и на… больничную пижаму? Мишель рванулась было к нему, но невропатологи, терапевт и заведующий больницей уже захватили места в первом ряду.

– Не мешай врачам работать, Мишель, – сказал Тони.

– Гордон! Это же я, Мишель! Смотри! Но Гордон не смотрел на Мишель. Он смотрел на сестру Крисси.

– Вот, значит, что за лицо у этого голоса, – сказал он, когда Крисси положила прохладную ладонь ему на лоб.

– Гордон!

Мишель требовала внимания. Ей явно не понравилось, что Гордон держал обеими руками руку Крисси и покрывал ее поцелуями. (Надо сказать, мы все тоже слегка обалдели.)

– Гордон, перестань сейчас же, – зудела законная супруга.

В интересах Гордона и его здоровья Мишель выпроводили из палаты. В коридоре она сцепилась с паломниками – итальянцами, испанцами, французами, русским, японской парочкой, среднеевропейским мальчиком на костылях и старушкой в инвалидном кресле. Мишель дралась за местечко у стеклянной двери. Она как раз успела отпихнуть ребенка с костылями, когда сестра Крисси склонилась к Гордону и прижалась губами к его губам. Мишель успела увидеть, как Гордон закрыл глаза и снова впал в забытье – блаженное забытье сердца. Потому что он тоже целовал Крисси… целовал и целовал…

Паломники рухнули на колени. В полной тишине. Они-то поняли, что узрели чудо.

Ладно. Я раздолбай недоделанный. Согласен.

Через пару часов после того, как брат на моих глазах вышел из комы, я пришел к себе в мастерскую. Луна убывала. Настала пора считать цыплят.

Мои цыплята свисали с потолка и гадили на пол. Куры враскорячку сидели на рабочих скамьях – глаза дикие, ноги трясутся, – набитые так и не снесенными яйцами. Раздутые от запора цыплята влетали в большие окна мастерской и садились мне на руки и на голову. И на сердце у меня тоже квохтали куры с раздутым брюхом, и в них тоже сплошным столбиком, от клюва до зада, громоздились так и не снесенные яйца.

В тот момент я был еще и пьяным раздолбаем. И одиноким, если уж говорить всю правду. Брат воскрес и целуется, а я? Я сидел высоко на стропилах, над скамьями. Одной рукой держался, а второй выписывал в воздухе широкие бешеные круги – пытался рассадить раздутых квохчущих цыплят и устроить из них экспозицию «Я и моя жизнь». В кои-то веки мне с лихвой хватало материала. Я знал, что моя выставка не придется по нраву широкой публике. Зато критики точно будут в восторге: «Браво! Прекрасная метафора бесплодия и упущенных возможностей!»

– Господи, что за вонь?

Я так и видел, как Марлен брезгливо потирает пальцы, словно заранее избавляясь от всякой гадости, которая могла к ним прилипнуть, пока она поднималась (без приглашения) ко мне в мастерскую. Марлен была вся в белом: узкие белые джинсы, короткий белый топик, ногти на загорелых руках и ногах выкрашены белым лаком.