КРЫсавица (СИ)

Отец всегда говорит, что любовь, приключения и неприятности начинаются без видимых внешних причин. Вроде бы всё тихо, спокойно, а потом р-раз, и такая каша заварится, только успевай расхлёбывать. И отец точно знает, о чём говорит, в нашей семье такие каши завариваются регулярно. Мои предки по отцовской линии древнего испанского рода, влиятельные настолько, что даже Святая Инквизиция не смела обращать на них свой строгий взор и повышать против них свой обличающий глас, укрывали от этой самой Инквизиции своих друзей, знакомых, а прадед даже кровному врагу помог спастись, после чего кровная вражда моментально переросла в крепкую дружбу. Именно благодаря этому прадедову кровнику мой дед и перебрался в Калифорнию, где приобрёл себе гасиенду, а потом прибрал к рукам и окружающие её земли. Мой отец после трёхлетней учёбы в Испании вернулся в родной Лос-Анхелес и как раз успел принять участие в укрощении индейского мятежа, в результате которого индейцы были окончательно вытеснены в резервации, старик-губернатор лишился скальпа, а мой отец познакомился с отважной Быстроногой Ланью, которая и стала моей мамой. Далеко не сразу, разумеется, ради права стать супругом Быстроногой Лани, принявшей при крещении имя Марии, отец победил в ритуальном поединке её прежнего жениха, выходил тяжело раненного во время восстания шамана племени, усыновил немого мальчишку-сироту из племени и даже стал губернатором Лос-Анхелеса. Как говорится, на что только не пойдёшь ради любимой женщины!

Мама отвечала отцу искренней любовью и святой убеждённость, что он самый лучший мужчина на свете, практически земное воплощение господа бога. Через девять месяцев после торжественного венчания, на котором без всяких преувеличений присутствовали все жители города, родился я, оглушительным воплем оповестив о столь замечательном событии всю округу. Усыновлённый отцом Бернардо стал моим другом, наставником, поверенным всех секретов и самым незаменимым после родителей человеком.

Когда мне исполнилось десять, мама провела над нами с Бернардо обряд Посвящения, после которого мы обрели право называться мужчинами, носить оружие и получили защиту от своих тотемных животных. У Бернардо тотемом оказался орёл: мудрый, зоркий, готовый защищать своих птенцов до последней капли крови. Моим же тотемным животным духи назвали лиса, да ещё и чёрного, символизирующего хитрость, ловкость и невидимость. Согласитесь, не самый завидный вариант для десятилетнего мальчишки, с кровью отца перенявшего сказания о неустрашимых героях, готовых в одиночку, в честном поединке сражаться с самыми могущественными злодеями! Я готов был обидеться на бестолковость духов, но отец посадил меня к себе на колени и рассказал о прадеде, который без помощи оружия, исключительно с помощью ловкости и хитрости спасал людей из лап Инквизиции! Я слушал с открытым ртом, а потом спрыгнул с коленей отца и звонким, прерывающимся от волнения голосом поклялся, что буду защищать слабых и неправедно угнетаемых, стану их тотемом, их Зорро, который всегда придёт на помощь в трудную минуту. В знак нерушимости клятвы мама порезала мне ладонь, вытекшая из ранки кровь не дала легковесным словам раствориться в воздухе, связала их своей силой и передала предкам. Долгие годы я не вспоминал об этой клятве, перестал замечать белёсую нитку шрама на ладони. Многое за это время изменилось: мы с Бернардо повзрослели и возмужали, отец ушёл с поста губернатора, чтобы было больше времени ухаживать за всё чаще и чаще болеющей мамой. Мамочка ни на что не жаловалась, только с каждым днём всё больше таяла, сохла, пока в один несчастный день не легла в обед подремать и больше не просыпалась. Мы похоронили маму по двум обычаям: канонам католической церкви, с торжественной заупокойной службой, траурной процессией и морем цветов, и индейскому, выпустив из плетеной клетки десяток маленьких певчих птиц.

Через год после похорон мамы я отправился в Испанию, в университет. Верный Бернардо, который и слышать не хотел о том, чтобы остаться дома, поехал вместе со мной. Испания мне не понравилась. На фоне цветущего великолепия садов особенно бросались в глаза фальшь и высокомерие грандов, которые привыкли судить о человеке не по его поступкам, а по длине родословной и тяжести кошелька. Маска напускного благочестия скрывала самый гнусный разврат, а милосердие чаще встречалось в словах, чем в делах. Поэтому, когда спустя три года отец в письме попросил меня вернуться домой, я без всякой жалости покинул Испанию. В тот момент, когда я смотрел на удаляющийся испанский берег, я даже и не предполагал, что судьба сведёт меня с самым настоящим оборотнем, в существовании которых ни капли не сомневались мои предки, как со стороны отца, так и со стороны матери.