Крысиные гонки

Совсем голая Гузель, у которой лишь на голенях оставались обрывки трико, выхватила у сестры из рук только что сломавшуюся от удара по голове неудавшегося насильника толстую палку — и с размаху воткнула её, острым щепастым концом, бандиту в глаз…

Остервенело катавшиеся по траве, вцепившись в ружьё, Шапа и Вовчик наконец остановились: Шапа подмял под себя парня; изловчившись, ударил его лбом в переносицу и, упёршись коленом тому в грудь, принялся ожесточённо вырывать-выкручивать ружьё. Но Вовчик вцепился в него так, что, казалось, ему можно было только оторвать руки, но не отнять оружие.

Тогда Шапа, краем глаза видя, что схватка у костра из общего непонятного мельтешения распалась: кто-то, вопя, бежит в лес; кто-то уже лежит неподвижно или катается по траве, а непонятный чёрт с пикой добивает Башку, раз за разом тыча в него чёрным от крови в свете костра длинным остриём на древке; а Башка воет и закрывается руками; тогда он отпустил одну руку от ружья и принялся раз за разом бить этому парню кулаком в лицо, стараясь попасть в глаз, остервенело рвя второй рукой ружьё. Но парень вцепился намертво.

Шапа вновь вцепился в ружьё обоими руками, вскочил — и, потянув, приподнял на почти полметра вцепившегося, как клещь, парня, — и с силой грохнул его о землю спиной. Тот охнул — но руки не разжал. Шапа рвал и рвал ружьё, с ужасом уже понимая, что завяз, что не успевает, — поднял голову, — и вот, тот чёрт с пикой бросил её в траву рядом с агонизирующим Башкой, нагнулся и поднял Сайгу… Всёёё!!!

Последним отчаянным усилием Шапа рванулся в сторону, чуть не с кувырком, выворачивая парню руки; казалось что-то даже хрустнуло — и ижак наконец оказался у него в руках! Но поздно: чёрт уже поднимал Сайгу. Шапа метнулся в сторону, сшиб с ног вновь поднявшегося миллионерова сынка, и, петляя как заяц, устремился в кусты, в чащу; упал, перекувыркнулся, перекатился в сторону как заправский пехотинец, совершающий перебежки под огнём противника; вновь вскочил, и устремился в чащу, туда, туда, в спасительную темноту, за спасительные стволы деревьев, сжимая в руках вырванное с таким трудом из лап парня ружьё. Он нёсся, не разбирая дороги, подгоняемый ужасом и ожиданием неминуемой смерти, как некоторое время назад так же бежал Вовчик… Выстрелов вслед не было.

Калина выл и катался по траве, волосы его дымились — он чуть не попал головой в костёр; он зажимал обоими руками выбитый глаз, с ужасом ощущая под пальцами стеклистую жидкость, ползущую из глазницы. Гигантская гусеница, сокращаясь, рыча, опираясь в землю животом, коленями, носками ног, плечами, подбородком, всё пыталась добраться до него, и не то укусить вновь, не то вновь ударить головой… она выла и рычала в ярости, и мало чем напоминала уже человека; а голая девка, которую он чуть-чуть только не успел трахнуть, металась рядом, изо всех сил тыча его в лицо щепастым обломком палки; а ещё одна маленькая сука хватала его за ноги, не давая встать.

Калина рванулся, расшвыривая их всех; откатившись в сторону, он на мгновение освободился, вскочил, и рванул в лес, — но сползшие до колен штаны с трусами сыграли плохую шутку, — стреноженный, он упал; тут же попытался подняться, уже почти вскочил — когда ствол Сайги с полуметра расстояния выплюнул заряд картечи и пламени, снёсший ему череп.

Выстрел — и часть головы главаря ошмётками разлетелась в стороны, а тело повалилось на траву, дрыгая ногами под спущенными штанами.

Лавер вновь вскинул оружие, — самую большую опасность теперь представлял тот, с вертикалкой, боровшийся с оказавшимся на удивление отчаянным парнем, встреченным в лесу, — они ведь даже не познакомились, — парень-то, хотя поначалу и походил на хлюпика, оказался удивительно цепким и волевым; и не будь он, осознавал Лавер, не свяжи он борьбой бандита, всё могло бы быть совсем по другому.

Но тот, с ружьем, уже скрылся в лесу.

А сейчас… Он быстро осмотрелся.

Тело главаря последний раз выгнулось на траве и замерло.

Толстый амбал, которого Лавер вынужден был пырнуть пикой не менее десяти раз пока тот перестал орать и пытаться напасть, свернувшись как эмбрион, лежал на траве, и только медленно скребущая землю его нога в огромном башмаке давала понять, что он ещё живой.

Первый бандит, которому он с самого начала так удачно пропорол горло, уже не двигался; почти затих и тот, которому он качественно, с оттяжкой, полоснул по шее, перерубив её почти до позвоночника.