Крысиный король

— Вот тогда и начнется другая революция, а потом за ней — еще одна, — Андрей отхлебнул остывшего чаю, на столе стояла вазочка с крыжовенным вареньем, со смородиновым листом и перчинками, он очень любил такое, его варили дома.

Братья смотрели на Андрея с удивлением — о какой еще революции он говорит? — оба они были высокие, ширококостные, коротко стриженные, темные волосы отдавали в рыжину, рты у обоих были тонкогубые, говорили они так, что сразу угадывался польский акцент. Петр уже не был эсдеком. Семья, работа. Но — сочувствовал. Владимир думал только о козе, молоке, урожае яблок.

— Будущие революции будут кровавыми, — сказал Андрей. — Будет не насилие даже, а террор, террор уничтожающий…

— Прости, но ты сам… — начал Владимир.

— Да, я был в терроре, в кровавой работе, но я говорю о другом терроре. Я видел тех, ну с кем я боролся, а будет все по-другому, будет террор безличный, террор страха…

— Я не очень понимаю, — признался Владимир, — ты всегда говорил мудрено, а теперь, после крепости…

— Нам надо защитить эту революцию, чтобы не допустить следующих, — Андрей начинал злиться. — Вы должны понять! Сейчас власть в руках кадетов, и нам надо…

— Да кто на нее нападает? — Владимир перебил Андрея, поднялся, шагнул к открытому окну, оттуда пахло свежестью. С братьями теперь говорить было ни к чему. Андрей плотно сжал губы.

— Пришло письмо от Марии, она теперь в Варшаве, — сказал Петр.

Андрей смутно помнил старшую сестру. Мария была с ним ласкова, гладила по голове, ладонь у нее была шершавая. Она разувалась, снимала тяжелые грубые башмаки, ходила в носках, носки пахли остро, но тогда ее шагов не было слышно, а так Марию, обутую в башмаки, можно было услышать издалека. И юбка у нее была из грубой ткани и пахла кисло, Мария с раннего утра работала на скотном дворе. Потом слышал разговор, будто у Марии шашни с помощником приказчика Гаффера — Андрей стоял за забором, по другую сторону чесали языки птичницы, — Андрею было так стыдно, что он заплакал, он любил ее саму, ее запахи, а птичницы говорили про Марию плохо.

Теперь она жена этого оставившего службу под началом Гаффера человека. У нее двое детей. У мужа какая-то смешная фамилия. Кажется — Смутек. Ты не помнишь, что это значит? Совсем забыл польский? Ну? Нет-нет, его фамилия означает «горе». Мария вышла замуж за горе. Но он будто бы хороший человек. Он с ней добр, не вспоминает былое. У Марии же были другие похождения. Кроме Смутека. Они держат в Варшаве маленькое питейное заведение, им нужна помощь, Андрей может поехать, что ему делать в Петрограде?..

…— В самом деле, что тебе делать в Петрограде? — пожала плечами Ксения. — Лежишь, смотришь в потолок, пьешь бульон. Две женщины из-за тебя соперничают.

— Вылечусь и уеду. Увидишь — соберусь и уеду.

— Вот и обиделся. Недостает только, чтобы щеки надул. Да тебе и собирать ничего не надо. Так что можешь ехать налегке. Только как ты доедешь? Там теперь немцы, германский генерал-губернатор. У тебя и денег нет.

— Ты говорила — Фигнер…

— Так она для тех, кто будет защищать революцию. А для тех, кто едет в Варшаву, чтобы там половым работать, у нее денег нет. Как по-польски «половой»?

— Кельнер, кажется. Да, кельнер… Ты поедешь со мной? В Варшаву?

— Я по-польски не разумею, — Ксения погладила Андрея по щеке, спустила ноги на пол, поднялась с кушетки. За окном, зашторенным плотно, раздавались крики. Потом прозвучал одинокий выстрел. Револьвер — понял Андрей. И в ответ на него — залп винтовочных, сухих, трескучих.

Ксения чуть отодвинула штору. Проникший в щель свет создал вокруг ее головы желтоватый нимб. Волосы выбивались из прически, платье было примято.

— Ирина вернулась из Сибири. Была делегатом на съезде. Теперь влюбилась в матроса, может говорить только о нем и про то, что с правыми нам не по пути, — сказала Ксения, глядя на улицу. — Помнишь ее? Каховскую? Когда-то дружила с Гоцем.

— Каховскую? Конечно! — Андрей силился вспомнить, о ком говорит Ксения. — Что за матрос?

— Минный машинист, корабль называется «Азия», познакомились в Кронштадте, он там член Совета. Из староверов, толстовец в прошлом, с нами с пятнадцатого года. Был оборонцем, теперь…

Она замолчала.

— Что «теперь»?

— Мы не можем ждать. История все норовит засесть в пивной. А Бисмарк был прав: любители пива — главная угроза. Не тот настоящий враг, кто напротив тебя, даже не тот, кто направляет на тебя оружие, а те, которые с кружечкой пива. Их нужно из пивной вытащить. Поэтому нужны деньги. Нам германцы не платят.

— Экс? Но ты же сама говорила — мы должны защищать нынешнюю власть, она — наша…

— С большими оговорками, — Ксения закурила папиросу. От папиросы шел сизый горький дым. — После того как Керенский сдружился с кадетами, до окончательного предательства революции один шаг.

— Хорошо, но тогда — какой экс?

— Есть место. Подпольный игорный дом. Там играют на миллионы. Впрочем, что я тебе говорю! Ты же собрался в Варшаву…